Ночь в номере 103 - Алиса Аве

прислушиваясь. – О, булькает! Выходит, мы с саке нынче едины. О чем я? Ах, да… Хозяйкой рёкана рано или поздно станет жена, пусть сама и мается».

Сердце Рюу трепетало в грудной клетке, билось отчаянной птицей. Дедушкина история наконец открылась ему, до двенадцати лет считавшему все это сказкой, а после – свыкшемуся встречать Госпожу у ворот. Рюу смотрел на босые старческие ступни Госпожи, уходившей в свои покои.

– Кумико… Кумико – вечно прекрасное дитя, – напевала Госпожа.

– Не делай этого, – у мужа дрожали губы. Он лежал в углу, рядом прыгало пламя догорающей свечи, свет выхватывал из темноты рыхлый нос.

Хакусана подала ему новую бутылку.

– Я не хочу умирать, – отрезала она.

– Такова судьба человека, – муж, едва связывавший слова, пытался достучаться до нее.

– Нет! – Хакусана топнула ногой и поморщилась: от резкого движения хрустнуло колено. – Она одарила нас богатством, как ты мечтал. Змеиная кожа давно истлела, а мы по-прежнему богаты. Скажи-ка, к чему богатство мертвому? – Она накрыла мужа одеялом, подняла свечу с пола. – Его истратят внуки. Глядишь, пойдут в тебя, пропьют рёкан. Я не допущу. «Сменятся поколения, рёкан будет обогащать их»! А если обернуть иначе? Она обещала вечность в обмен на пустяк.

Огонек свечи подпрыгивал от припадающей походки Хакусаны.

– Отдай ей меня! – хныкал муж из угла.

– Пей лучше!

Хакусана услышала звон бутылки, обернулась. Слабой рукой муж отбросил свое пойло.

– Мы не должны, жена. Мы можем отказаться!

Хакусана почти удивилась. Она и не подозревала, что в муже осталась сила духа.

– Она обещала больше не брать платы, – удивление быстро отступило. – Ты понимаешь, старый? Станет отдыхать и только. Сколько ты ныл о душах, что тревожат тебя по ночам? Все это закончится. Госпожа обещала, слышишь? – закричала она и тут же закашлялась.

«Болезнь не победит, – невысказанные слова увязли в кашле. – Я все сделаю правильно и проживу еще много лет».

– Не верю! Она обманет тебя! – Муж заплакал, сердце Хакусаны заныло. Она вытерла губы, взглянула на него. – Отдай меня, жена, я пропащий.

Путь от мужа к столу в тот вечер выдался долгим. Хакусана подошла к мужу, с трудом села рядом, погладила старика по седой голове.

– Глупец! – она каркнула, как старая ворона. – Больно ты нужен Госпоже!

– Что же нужно ей? – жалобно спросил муж.

Саке раскрасило его лицо яркими пятнами. Расплавило подбородок, затянуло пленкой глаза. Ленью раздалась когда-то сухопарая фигура. Подогнулись ноги и, даже прижатые к груди, пугали кривизной.

«Неужели он не понимает? Не испытывает того, что мучает меня и заставляет разделить жгучее желание Госпожи?» – подумала Хакусана.

– Смерть – женщина, – произнесла она вслух. – Никто не любуется ею, ведь она приходит в образе старухи. Смерть – женщина, – повторила Хакусана, целуя мужа в нос. – Ей хочется любви и восхищения. Молодость ей нужна.

Жду гостя в ночи. Зима за окном, и стужа

В наполненной гостю чаше моей любовью.

Молчит моя лютня. Гаснет фонарь, не нужен.

Я выплесну чашу, впредь ее не наполню.

Белое кимоно, накидка из крепа и парчи, затканная журавлями. Пояс на тонком стане, веточка глицинии в волосах. Кумико – лунный свет, ласкающий взор Рюу. Она шла по саду, и космеи качались, признавая ее превосходство, тянулись к свадебному кимоно.

По черному хаори Рюу вился дракон – мать старалась, вышивая покровителя сына. Он не стал драконом, как мечтал в детстве, но дракон был с ним в этот день, защищал, придавал сил. Рюу молил священного зверя даровать ему смелость, но от близости Кумико, трепетной, ясной, с напудренным белоснежным лицом, Рюу боялся вдохнуть, чтобы не спугнуть видение, ниспосланное ему. Трижды выпили они из священной чаши, чтобы обменяться душами, стать единым целым, мужем и женой. Вознесли гости радостные возгласы к богам.

К свадебному столу Асу облачила Кумико в церемониальный наряд, в красное, будто закатное осеннее небо, кимоно. Шумело застолье, лилось саке, звучала музыка, плясали захмелевшие звезды. Поблескивали золотые украшения, сверкали глаза невесты. Но не было среди празднующих Хакусаны и Сэдэо. Даже ради свадебного пира не оставили они своих обязанностей.

Гости проводили молодых в ночь. В комнате Рюу и Кумико ждали свадебные лепешки белого и красного цвета: Рюу положено съесть три, Кумико – сколько захочет. Они кормили друг друга лепешками и смеялись. Кумико играла на биве.

Рюу развязал шелковый шнур на своем поясе, спросил дозволения развязать пояс молодой жены.

Туман клубился у дверей рёкана.

Рюу проснулся от крика. Футон Кумико был свален в углу, бива лежала у окна, одна струна оборвалась.

«Кумико! Это Кумико!» Вопль повторился, он доносился сверху, из покоев Госпожи, истошный, дикий, но Рюу узнал голос любимой.

Он выскочил из комнаты. В коридорах толпились постояльцы, суетились слуги. Рюу врезался в бегущего Нобуо. Они ударились головами.

– Не ходи туда. – Брат, обычно заторможенный и сонный, резко схватил его за плечи. Он весь дрожал и тряс Рюу. – Заклинаю, не ходи!

Крики Кумико не смолкали, рвали душу. У них ведь теперь была общая душа. Рюу взлетел по ступеням наверх, раскидывая любопытных гостей рёкана. Проломил дверь из рисовой бумаги. Замер, не веря глазам.

Бабка держала Кумико за руки, отец – за ноги. Кумико извивалась всем телом, пытаясь освободиться.

– Отпустите ее! – Кровь стучала в висках Рюу.

«Убить! Уничтожить любого!» – Рванулся он и не сумел пошевелиться.

Покои заволокло ароматом алойного дерева. Руки и ноги окаменели, рот искорежило беззвучным воплем. Госпожа позволила ему наблюдать сквозь размытую пелену беспомощности.

В комнату вошла мать с подносом в руках. На нем стояла чаша, до краев наполненная зеленоватым отваром. От напитка поднимался пар.

Не глядя на оцепеневшего сына, Асу подошла к Госпоже и с поклоном поднесла ей чашу.

«Что же ты делаешь, мама? Неужели ты заодно с ними? – метались мысли Рюу. – Посмотри на меня. Скажи, что все это мне снится, что все это просто плохой сон. Мама!»

Госпожа взяла чашу, вдохнула пар, кивнула Хакусане. Бабушка довольно ухмыльнулась. Асу попятилась к выходу, пересекла порог и побежала по ступеням. Рюу слышал, как быстро стучали ее пятки, Асу мчалась прочь от Госпожи, от Хакусаны, от него.

Госпожа протянула чашу Кумико.

– Пей, – приказала она.

Кумико, дрожа всем телом, сделала глоток.

– До дна пей.

Госпожа не выпустила чашу из рук, она не сводила глаз с Кумико. Рюу видел, что и Кумико, не в силах отвести взгляда от лица Госпожи, смотрела как завороженная и послушно исполнила приказ. Пустая чаша отлетела в сторону, закатилась в угол.

Кумико застонала, сделала неуверенный шаг, закачалась, Госпожа ловко поймала ее, притянула к себе.

– Ты согласна принять меня? – спросила Госпожа едва слышно.

Что ответила Кумико, Рюу не расслышал, но догадался по ликующему вскрику Госпожи.

Она прижалась иссохшими губами к нежным губам девушки. Кумико быстро теряла силы. Девичье лицо колебалось, как вода, красота перетекала к старухе. Разглаживались морщины, возвращался персиковый цвет щекам, разгорелся погасший взор. Молодость Кумико затягивала гниющую плоть Госпожи, скрывала кости.

Госпожа превращалась в юную девушку, а его Кумико покрывалась морщинами, седела и оседала на пол.

Госпожа отстранилась от потерявшей сознание Кумико, обернулась к Рюу.

– Хочешь меня поцеловать? – звонко спросила она, сбросила одежды и обернулась.

Она забрала все! Чистый лик, зеленые глаза, стройное тело и лунный свет, исходивший от него. Госпожа стала Кумико! Сквозь завесу, застилавшую глаза, Рюу смотрел на любимое лицо, искаженное диким ликованием.

Хакусана-сан отбросила руки Кумико. Отец опустил ноги. Они старались не смотреть на поседевшие волосы, на покрывшуюся рытвинами кожу невестки. Кумико упала на пол отслужившей свое оболочкой. Отец Рюу выбежал из комнаты.

– Твое желание исполнено, Хакусана! – звенела Госпожа. – Живи в свое удовольствие!

Нагая, она кружилась по комнате, наслаждаясь тем, что Рюу еще несколько часов назад боялся сломать неловким движением. Госпожа гладила крутые бедра, щипала упругие щеки, играла длинными черными