Андрейка - Свирский Григорий Цезаревич

— Он в свободной стране. О чем хотел, о том и говорил.

Второй следователь полиции, моложавый, подтянутый, чем-то похожий на известного танцора Барышникова, переглянулся с пожилым — тот вынул платок и обтер лысину. Затем вышел.

Моложавый снял пиджак, повесил на спинку стула и, выйдя из-за своего стола, сел напротив школьника. Глаза у следователя темные и будто магнитные.

— А вы, лично вы, Эндрю, высказывали Барри свои мысли по этому поводу? — спросил он. Вы из России. Нам интересно... Я должен предупредить вас, Эндрю, что ваши слова будут записаны на магнитофон.

Андрейке стало жарковато. Однако голос его продолжал оставаться безучастным.

— О политике разговоров не было. Но однажды что-то такое сказали, помню, у костра, я ляпнул в ответ вроде «Канада — страна непуганых дураков...» Тут в меня начали кидать головешками.

Наступило тяжелое молчание.

— Эндрю, — наконец прервал молчание следователь, отошедший к шкафу, откуда он достал какую-то папку. — А вам не кажется, что вы ведете себя в свободной Канаде, как если бы вы еще жили в Москве?

— Н–не думаю. Барри Томсон — первый, кто помог мне выжить... в свободной Канаде. Я с ним согласен во всем... А если не согласен, что? Звонить к вам? Такое даже в Союзе считается последним делом... Правда, при Сталине было четыре миллиона доносчиков, как рассказывал мой дед.

— Ваш дед работал в КГБ?

— Нет, он глядел на мир с другой стороны решетки.

— Вот откуда у вас неприязнь к полиции.

— У меня нет особой неприязни к полиции. Просто для меня так получилось, — канадская законность о подростках страшнее беззакония. Если б меня сунули к Люсихе, змее этой, я бы, наверное, повесился или убил ее.

— Ну, так, — сухо заключил следователь и как-то боком и стремительно, словно он действительно Барышников, вернулся за стол, на свое место.

— Вы были в подчинении Барри Томсона почти полгода, не так ли? — Следователь раскрыл папку, достал из кармашка серого казенного френча авторучку.

Андрейка поежился. Он опасался хоть чем-то повредить Барри.

— Я хочу повидать Барри! — выпалил он.

— Зачем?

— Хочу задать ему один–единственный вопрос.

— Какой, хотелось бы знать?

— Почему застрелилась Кэрен, добрейшая, святая душа...

— Это мы спросим у него сами, сорри!

«Ох, осел! Говорил же дед, не касаться того, о чем не спрашивают. Ч–черт возьми. Значит, я веду себя как в Москве?.. Ну, нет! Не совсем».

— Однажды толстый Джо, — начал Андрейка с нарочитой беззаботностью в голосе, — тот, что сейчас в Кингстоне, в тюрьме, просил меня в «Королевском отеле» говорить тем, кто его спрашивает, за каким столом он сидит. Я стоял за стойкой, ко мне обращались посетители, я указывал... Будь я в Москве, я бы никогда не признался в этом, хоть режь меня на куски. В России это недоносительство, а то и соучастие: у нас дома говорили, в уголовном кодексе РСФСР больше букв, чем в русском алфавите. А тут я не боюсь подвоха...

— О'кей! — подытожил следователь. Снова вышел из-за стола и, сев напротив школьника, заговорил участливо:

— Эндрю, откровенность за откровенность... Почему вы снова у нас? Наркотики? Забудьте о них. Вы в стороне. Но полицейские люди подозрительны. Вы прилетели из России. И скрылись. Не только от родителей. Но и от полиции. Живете без документов. Еврейский эмиграционный центр понятия о вас не имеет. Запросили родителей, с которыми вы прилетели. Уходят от разговора. Какие-то всеобщие прятки... Эндрю, хотите избавиться от подозрений? Вот вам чистая бумага. Опишите — подробнейше опишите! — каждый свой шаг в Канаде. Где и с кем играли. С кем за эти месяцы встречались. В кемпе. В отеле. В магазинах. В заброшенном доме, который вы называли «музыкальным ящиком»... Всюду! С кем хоть словом перебросились — вспомните. Укажите. Место. Время. Цель, если была цель... И вы свободны. Мы уничтожим ваш «рекорд», обещаю! У вас и без нашего «рекорда» жизнь не легкая...

Андрейка вздохнул тяжело и взялся за ручку. Писал неохотно. Кемп. «Королевский отель»... С кем только не приходилось разговаривать бармену за стойкой — что он, отвечает за них, что ли?

Он завершал уже первую страничку, и тут его как током ударило. Какое он имеет право впутывать людей в это... непонятно что?! Вспомнил вдруг, как многодетная канадка била кудрявого добряка–архитектора и он плакал от побоев. Пришлось ему нанимать Мак Кея для охраны. Теперь старика потащат в полицию. Для допроса. Но–но! «Никогда не сообщай более того, что им...»

Андрейка разорвал страничку и начал сызнова.

Теперь он строчил быстрее. Охотно. И тоже очень подробно.

«Барри пива не пьет. Тем более вина, которое Мак Кей называл «Два удара ножом в печень». Мак Кей выпивает в день литров восемь. Разливного пива. Кружка — доллар, десять центов. Джо пил только «Молсон» экспортное. Вечером я уносил от его стола два подноса бутылок. Старый архитектор — немецкое «Хоннекер», иногда «Амстер»...

Этой пивной эрудиции Андрейке хватило на четыре листа. Какой он бармен, если не помнит, кто что пьет и сколько!.. Все! Ничего другого бармен знать не обязан... Расписавшись, Андрейка подал листы следователю. Тот стал пробегать их глазами; один глаз его вдруг сузился напряженно, словно он не читал, а целился из ружья...

Через минуту Андрейка ехал в раскаленной солнцем машине мистера Дагласа, тот покосился на своего Эндрю взглядом добрым и усталым. И кажется, даже подмигнул: мол, не тревожься, все обойдется...

Наверное, обойдется, но в таком случае почему за ними следует в служебной машине «Барышников» в своей шляпе с опущенными полями? Очень хотелось Андрейке оглянуться, один «Барышников» в машине, или он захватил с собой еще пол–балета... Чего им надо?

У школы остановились. «Барышников» снял шляпу и, подойдя к ним, попросил провести его к локеру Эндрю.

Занятия только что закончились, и большинство личных железных шкафчиков вдоль стен было открыто. Школьники складывали туда книжки, тетрадки, вытягивали свитеры, роликовые коньки... Все локеры изнутри были оклеены музыкальными «богами». Младшие молились на «Дюран–Дюран», старейшую группу певцов. Их любили и выпускники школы, но, поскольку любовь к ним считалась «детством», не признавались в этом. Однако большая половина локеров была оклеена афишами «Дюран–Дюрана». В одном локере притаился на боковой стене «самый любимый Брюс», певец поспокойнее; в нескольких других — картинные и безголосые ирландцы, которых, когда они появлялись в Америке или Канаде, ирландцы носили на руках...

У самых пылких и сексуально озабоченных юнцов изнутри локеров улыбалась со всех сторон Мадонна, — она зажигала молодых зрителей так, что даже журнал «Тайм» поместил на обложке ее портрет, под которым старшее поколение высказало свое недоумение: «Why hot Madonna?»

От лицезрения локерных Мадонн Андрейку отвлек возглас следователя: — Ну?

Замок шкафчика отпирается лишь тогда, когда поставишь его на свой, придуманный тобой номер.

От волнения Андрейка забыл свой номер.

— Сейчас выясним, — сказал следователь холодновато, и послал за директором. Но Андрейка уже вспомнил. Отпер сам. В шкафчике были портреты бабушки, мамы в берете и другие домашние снимки, которые бездомному человеку хранить негде. Увеличенная фотография бабушки, с которой Андрейка специально снялся перед отъездом, висела на задней стенке шкафчика, где обычно наклеены рекламные портреты кинозвезд. Очень она была необычной здесь, эта старушка. Круглое лицо — сама доброта, в карих глазах тревога, беспокойство... На обвислой щеке — слезинка.

Кроме семейных фотографий в локере лежала стопа толстых книг по математике на русском языке, школьные учебники и пара полуботинок, в которых он прилетел в Канаду.

Полуботинки хранились «на выход», но никакого «выхода» пока что не ожидалось. В «Музыкальном ящике» ходили в рваных кедах. В школе — в не столь рваных...

— Можете запереть локер, — сказал следователь почему—то недовольно, затем достал сбоку, из-под синего пиджака, «воки–токи» и что-то произнес в него.