Gelato… Со вкусом шоколада - Леля Иголкина

считая материнские толчки мне в грудь, — скажи ей, пожалуйста.

— Идем пройдемся, Велихов. Пусть женщины без нас побудут, — посмеиваясь, двигается параллельно, наступает, педалирует, вытесняет и выталкивает на сушу, на которой я не был около двенадцати часов.

Не был и не был! Не тянуло, в конце концов. А папочка, пиздец, какой четкий подкаблучник! Боится, что ли? А главное, кого или чего?

— Тебе не кажется, что это невежливо и как-то… — подкатив глаза, подыскиваю интеллигентный эпитет, чтобы не оскорбить отца, — грубо. Она ведь выперла меня, словно…

— Пусть побудет с внучкой. Ты пойми ее. У нас двое пацанов, а тут…

— Вы что, никогда девочек не видели? — дергаю отца за воротник его футболки. — Восемь утра, а вам не спится. Какого…

— Соскучились! — мгновенно отрезает.

— Весомо! — дергаю губами.

А мне, твою мать, и нечем зад прикрыть!

— Давай договоримся, Петр? — отец шагает рядом со мной.

— О чем? — подныривая, заглядываю ему в лицо.

— Хотим взять Валечку на один денек.

— Нет! — отрицательно мотаю головой. — Даже не начинай. Это наши дни, наше время, наша семья. Я…

— Побудете вдвоем! Я ведь знаю, что с малышкой тяжело.

— С Тоней все нормально! — грубо отвечаю.

— Петр… — отец почти канючит.

— Будешь вспоминать теперь, да? Она самая лучшая женщина. Она…

— Мне очень жаль.

— Слушай! — останавливаюсь и, схватив за руку, торможу его. — Подтверждаю, было очень непростое время. Это первая беременность…

Возможно, она же и последняя! Жена слишком эмоциональная и тревожащаяся личность. Ния превращается в маленький комочек нервов, когда вдруг что-то идет не по ее.

— Блядь! — выкрикиваю. — Приперлись с утра и испохабили нам праздник.

— Выбирай выражения, мой мальчик. Не закипай, сынок. Твою семью никто у тебя не отнимает, а на малышку у нас с Натальей тоже есть права. Валентина — единственная внучка, которую мы видим, когда вам с Тосиком в голову придет. Мы хотим помогать и будем. А твое разрешение нам не нужно. Когда вернемся, я спрошу у Нии.

— О чем?

— Не возражает ли она, если мы украдем беспокойное хозяйство на двадцать четыре часа?

— Туз откажется, — безапелляционно отрезаю.

— Тебе совсем не хочется остаться с ней наедине? — одной рукой схватив меня за шею, он принудительно склоняет мою рожу к себе. Стоим, уперевшись лбами, выжигаем дыры на лицах, выскабливаем глаза и раздуваем ноздри. — Вы молодые, а крошка…

— Нам хорошо втроем.

— Мы не забираем, а всего лишь… Петь, сделай одолжение! Я тебя прошу. Мне хочется потискать маленького ребенка. Я, сука, стал забывать, как это видеть перед глазами дрожащее тельце, считать симметричные складочки, дуть в смешную рожицу и давать мизинец для крепеньких, богатырских объятий. Я…

— Она ночью просыпается, — вот так топорно пытаюсь отвратить отца от собственной дочери. — Любит только свежее.

— Я, черт возьми, себе на голову воспитал двух сыновей. Поверь, засранец, я не забыл, как это по ночам ходить по коридору, покачивая, — показывает руками, что конкретно он имеет в виду, когда говорит о каком-то опыте, — разговаривая, упрашивая. Свежее, говоришь? Возможно, Тос сцедит нам тормозок, а мы с Натальей привереду как-нибудь уболтаем, проведем. Я, — отец, закашлявшись, странно осекается, — не молодею, а с внучкой…

— Хорошо, — даю добро и почти молниеносно повторяю. — Я согласен! На один день и все.

Но… Есть Тузик, которая может упереться и встать в несговорчивую позу.

— Замечательно! — хлопает по плечу и озирается вокруг. — Тут круто, Петр. А есть свободные места?

— Конечно.

— Значит, мы и уезжать не будем. Снимем домик где-то рядом. Соскучиться не успеете.

— Э-э-э-э… — замираю от того, что слышу.

— Знать не будешь.

— Не в этом дело! — усмехаюсь.

— А в чем?

— Пап, ты сейчас так самозабвенно сражался за Бу-Бушку, что я на миг представил, как точно так же ты «сражаешься» в суде, защищая какую-нибудь жалкую старушку, у которой одна лишь радость в жизни: пенсия, домашнее молоко, свежее яичко и сладкий творожок!

— Противник, твою мать, очень несговорчивый. Совсем недоговорной товарищ!

— Сказал же, что согласен.

— После того, как я надавил? — подмигивает и смотрит за мое плечо. — Что за…

«Что за?» — как странно, но на моем языке аналогичный вопрос.

— На хвосте привели? — оскаливаюсь на стоящего с открытым ртом.

— Не договаривались. Но по Валентине все ведь остается в силе?

«Да блядь!» — Смирновы подкатывают на парковочное место, пристроив зад рядом с жеребцом отца.

— Как там дела? — киваю на выбирающихся из прибывшей только что машины.

— Все не очень. Но…

— Он жив! Это главное, па.

— Юле не сказали, что он обитает на территории в том гостевом доме, с которым, я так понимаю, ты знаком не понаслышке.

— Красовы в городе бывают редко. Не вижу в этом больших проблем. Идем! — тяну отца к Смирновым, вращающим головами, как две радиолокационные станции, установленные на больших машинах.

— Шустро, Петр! А там ведь подрастает мальчик.

— И? — сощуриваю взгляд.

— А он отец!

— И?

— Ты, сука, издеваешься, что ли?

— Ему сказали?

— Скажут!

— На хрена?

— Петр! — он резко останавливается. — Ты… Ты… — старший странно заикается, коверкает слова и искажает общий смысл того, что хочет мне еще поведать. — Он отец! Ты… — вижу, как опускает голову, и шепчет в землю, — как твоя мать! Не узнает… Не узнает, да? — вскидывается и возвращается ко мне. — Смоделируем ситуацию?

— Я, пожалуй, пас.

А папа настырно продолжает:

— Тосик беременеет. Беременеет от тебя! Так уж вышло и это ох. ительно прекрасно. По крайней мере, не критично. Малыш желанен, но… Ты! — выставляет палец мне под нос. — Ты ни хера не знаешь, потому что…

— Не переводи такое на меня! — взбрыкиваю и даже отстраняюсь. — Чего ты?

— Представил, видимо? Да? Каково? М?

— Считаю, что все должно остаться так, как есть. Идем!

— Сергей так не считает.