Gelato… Со вкусом шоколада - Леля Иголкина

Улыбаюсь тому, за чем как будто бы исподтишка наблюдаю, сидя на деревянном настиле веранды плавающего дома, в котором мы проводим с Нией и дочерью, как правило, все выходные дни.

— Полежи, детка, еще очень рано. Вот так!

Рано, младо, зелено… Сегодня нашей дочери «пятерочка» маячит — всего лишь пять счастливых месяцев, почти первый «зрелый» юбилей.

— Тонь? — шепчу, окликая молодую маму.

— А? — тут же отвечает.

— Тебе помочь с ней? — настораживаюсь и, оттолкнувшись ладонями от половиц, отрываю задницу от пола, вытягиваю шею в попытках заглянуть в жилую комнату, в которой спят мои любимые малышки.

— Спасибо, но пока не надо. Сама смогу.

— Спит? — находясь в неудобном положении, слежу за тем, что на большой кровати происходит. — Иди ко мне. Пусть поспит одна, а мы…

— Время кушать, Велихов. Внеплановый завтрак.

Понятно! Мне лучше не вставать и не пытаться выгнуть свою линию. Как совсем недавно оказалось, Тос чрезвычайно ревностно относится к своей груди, когда ее губами пользует комочек с очень неуживчивым характером и живым подвижным весом в шесть с половиной килограммов.

— Можно подойти?

— Нет, — незамедлительный ответ уже чем-то недовольной дамы.

— Мешать не буду, — все же поднимаюсь и лениво направляюсь к дверному проему, служащему незримой границей между внешним миром и моим спокойствием, сосредоточенном на пятнадцати квадратных метрах, на которых помещается двуспальная кровать, детское придвижное место, комод и напольная лампа-колокольчик, как дамоклов меч раскачивающаяся над постелью, в которой человек проводит большую часть своей сознательной жизни согласно исследованиям, проведенным очень умными учеными, на которых принято ссылаться, когда больше нечем крыть.

— Петя! — Тосик дергается и тут же прикрывает личико ребенка, уже приложенного к молоком наполнившейся груди.

— Покажи, пожалуйста, — хриплю и своевольно наступаю. — Я…

— Выйди, — скрежещет зубами и через них же произносит. — Я позже позову.

— Сейчас! — добавить бы еще с громким вызовом: «Ага-ага, я так и разбежался!».

Уперевшись ладонями в матрас, надавливаю массой на пружины и, установив одно колено на кровать, подаюсь вперед, аккурат в то место, откуда раздается тихое причмокивание и суетливая возня: маленькая душа эксплуатирует сисечку, напитываясь до набитого желудка молочной теплой массой.

— Велихов, не надо, — скулит Антония.

Херня какая-то, ей-богу! Самое время добавить:

«Милый Господи, прости за матерщину, грубость и постоянное непослушание. Грешен — в этом каюсь, но, мать твою, так больше не могу!».

— Я видел твою грудь, жена. Не-од-но-крат-но! — специально акцентирую внимание на количестве просмотров, не дойдя пока до эксплуатационных элементов.

Однако мне ни разу не представлялся случай посмотреть, как эту часть тела использует мой малыш.

— Уверен, что с последнего забега она совсем не изменилась.

— Слезь! — рычит, дергает выставленным подбородком, указывая, куда мне следует уйти.

— Бу? — зову дочь и стягиваю с заботливо укрытого детского носа махровое покрывало. — Привет, Валентина! — улыбаюсь тому, что наблюдаю. Я вижу сильно скошенный ярко-синий детский глазик, вращающийся, как прожектор, и внимательно следящий за мной. — Привет-привет, — пальцем провожу по темной брови, опускаюсь по виску и глажу щечку с блуждающей ямочкой, которая гуляет по детскому лицу, когда малышка губами щупает сисю Нии. — Это… Это…

— Господи-и-и! — хнычет Туз, натягивая одеяло на себя.

— Ты куда? — вцепляюсь в тряпку. — Да что такое, черт подери! — шиплю.

— Стыдно… Не понимаешь, да?

— Опять?

— Нет. Но…

Тоня оказалась очень суетливой мамой. Щепетильной, беспокойной, чувствительной и слишком эмоциональной дамой. Весь период беременности, начиная с первых недель и заканчивая последними, во время которых мы прошли с ней через странный эмоциональный всплеск и совсем не спокойное состояние беременной женщины, которой через семь дней рожать, Антония находилась в тревожном, шатком состоянии, которое вполне естественно закончилось полнейшим выгоранием и послеродовой депрессией. По крайней мере, так мне сказал старый детский врач, к которому мне пришлось в одиночку первые два месяца носить свою дочь. Я проходил через регистратуру, слушая перешептывания, раздающиеся мне в спину, и пошлые смешки, в которых очень добрые тети поносили Нию на чем свет стоит. Мою жену оскорбляли, над ней смеялись, ей, наверное, завидовали, потому что у нее оказался муж, который не дал ей совсем упасть духом, а помог, взяв на себя большую часть ее обязанностей, заставляя каждый день вставать с кровати и наслаждаться материнством в полной мере, а не по случаю или под настроение, когда он, мужик, не шляется по барам в поисках случайных друзей и собутыльников в одном лице.

Тоня стала «поправляться» только на четвертый месяц жизни Бу, нашей Валентины. Она очнулась, ожила, проявив первую заинтересованность дочерью глубокой ночью, когда со слезами на глазах, стоя голыми коленками перед детским манежиком, захлебываясь слезами и громко шмыгая носом, шепотом просила у мелкой крошки прощения и расстегивала лифчик, предлагая сонному и ничего не понимающему ребенку грудь. Потом жена сползала по моему телу, когда я поднимал ее и просил замолкнуть, чтобы не пугать девчонку. Мне сиську Ния не дала, зато попыталась оседлать, чтобы выказать благодарность и доказать — в ее, видимо, понимании — любовь.

Мы через многое прошли с Тузом за эти двенадцать месяцев с небольшим довеском. Мы заслужили спокойствие, заслужили благодать…

Мы, сука-блядь, достойны простого человеческого счастья.

— Красивая! — касаюсь нежной кожи на ее груди. — Не плачь, пожалуйста.

— Извини, — ладошкой прикрывает рот. Я вижу, как она впивается зубами в розовую мякоть. — Извини меня, — прикрыв глаза, опускает голову и осторожно трогает губами упакованную в хлопковую шапочку макушку грудничка, который, как заведенный, десенками теребит ее сосочек. — Приятного аппетита, Бу-Бу-шечка! Петя, пожалуйста…

Хочет побыть одна! Чертов стыд и совесть…

— Ты сбрендила, что ли?

— Нет, — давится и, икнув, продолжает снова передо мной оправдываться. — Я не знаю, что со мной. Я плохая мать?

— … — громко выдыхаю и со свистом носом поглощаю свежий воздух.

— Черт! — еще теснее подгребает дочь. — Все будет хорошо, Валечка. Мама очень любит тебя…

Истинная правда! Тоня с огромным нетерпением ее ждала. Она считала месяцы, потом переводила их в недели, советовалась со специалистами, угадывала срок, в календаре зачеркивала дни, а когда пришло время, потекла и психически