Кости холмов. Империя серебра - Конн Иггульден

Хан улыбнулся своим мыслям и картинам, встающим перед его мысленным взором, но затем лицо его сделалось суровым. Глазами он отыскал Гуюка и следующие слова произносил, неотрывно глядя на него:

– Те, кто не находит в себе силы покорять, должны преклонить колени. Они должны взрастить в себе твердость или же служить тем, у кого она есть. Вы мои военачальники. И я посылаю вас как моих охотничьих псов, моих волков с железными зубами. Города, что в страхе закроют перед вами ворота, да будут уничтожены. Дороги и стены их, что построены, – срыты и разобраны по камню, нивы их – сожжены и вытоптаны. Человек, что дерзнет поднять на ваших людей меч и копье, да будет предан лютой смерти. А верша это, держите в уме Каракорум. Белый город – сердце державы нашей; вы же ее карающая десница, клеймо огненное. Отыщите мне новые земли, проложите мне новые дороги. Пусть женщины их прольют море слез – я выпью его до дна.

Часть вторая

1232 год

Кто правит срединными землями, тот правит миром.

Дворцовые сады Каракорума были еще молоды. Цзиньские садовники трудились не покладая рук, но некоторым растениям и деревьям требовались целые десятилетия, чтобы вырасти.

Несмотря на свою молодость, место это было изысканно красивым. Яо Шу вслушивался в мирное журчание бегущей по камешкам воды и улыбался сам себе, вновь и вновь дивясь невероятной сложности человеческой души. Сын Чингисхана – и устроить такой сад! Настоящее чудо. Просто не верится. Какое буйство красок, как восхитительно тонка игра цветов, какое разнообразие оттенков – уму непостижимо! И вместе с тем это так. Стоит только подумать, будто ты знаешь того или иного человека, как окажется, что ты заблуждаешься. Лентяй урабатывается до смерти, добрый человек оказывается жестокосердным, злодей искупает свои прегрешения, спасая чью-то жизнь. Каждый день отличается от всех, что были прежде; каждый человек отличен не только от остальных, но даже от обломков самого себя, влекущихся куда-то в прошлое, подобно битой черепице. А женщины! Яо Шу остановился посмотреть сквозь заросли на поющего жаворонка. От мысли, как сложно устроены женщины, советник хана невольно рассмеялся. Пичуга тут же сорвалась с ветки и исчезла, порывистым щебетом выдавая свой испуг.

Здесь женщины, пожалуй, еще и превосходят мужчин. В тонкостях людской натуры Яо Шу разбирался, как никто другой. Иначе разве наделил бы его Угэдэй в свое отсутствие властными полномочиями? Говорить с такой женщиной, как Сорхатани, все равно что заглядывать в бездну. Никогда не знаешь, кто посмотрит на тебя оттуда. Иногда она похожа на игривого и ласкового котенка. А иной раз это прямо-таки разъяренная тигрица – сплошь клыки и когти, того и гляди растерзает. И еще жена Толуя совершенно не знает страха. Ну а уж если удается ее развеселить, то смеется, как девочка, – заразительно, озорно.

Яо Шу задумчиво нахмурился. Сорхатани доверила ему обучать своих сыновей чтению и письму; не возражала даже, чтобы он делился с ними своими буддистскими воззрениями, хотя сама была христианкой. Несмотря на различия в вере, подготовку своих сыновей к взрослой жизни она рассматривала сугубо практически.

Покачивая головой в такт своим мыслям, советник поднимался на смотровую площадку в саду. Здесь архитектор позволил себе причуду: насыпал холм, достаточно высокий, чтобы поверх стен взору открывалась панорама Каракорума. Правда, мысли Яо Шу были сейчас далеко от города. Внешне он выглядел как погруженный в себя ученый муж, рассеянно бродящий по дорожкам сада. На самом же деле он прислушивался к каждому шороху, а от глаз его не укрылось бы и мимолетное движение.

Двоих сыновей Сорхатани он уже заметил. Хулагу – справа, среди листвы молодого дерева гинкго; очевидно, не догадывается, что веерообразные листья чуть колышутся от его дыхания. Ариг-Буге не следовало носить красное в саду, где багряных соцветий не так уж много. Его Яо Шу обнаружил почти сразу. А потому советник хана двигался через сад как бы посередке между двумя юными охотниками, следя за их осторожным передвижением. Они же, надеясь остаться незамеченными, старались не терять из виду Яо Шу. Монах с бо́льшим удовольствием играл бы в эту игру, если бы удалось обнаружить Хубилая, чтобы замкнуть этот треугольник. Именно он представлял главную угрозу.

Яо Шу, как всегда, ступал легко и одновременно твердо, словно чувствуя землю сквозь подошвы своих сандалий. Расслабленно опущенные руки готовы были перехватить все, что только двинется, дернется или полетит в его сторону. Быть может, быстрота реакции и не главное достоинство истинного буддиста, но Яо Шу знал, что для мальчиков это будет уроком, напоминанием о том, что знают и умеют они пока отнюдь не все. Если бы только еще удалось вычислить Хубилая – он единственный из мальчишек с луком.

В саду, которому еще не было и пяти лет, больших деревьев было не много, в основном быстрорастущие ивы и тополя – один из них рос непосредственно впереди, возле тропинки. Опасностью повеяло именно оттуда, еще на расстоянии. Не потому, что это место было подходящим для засады, просто вокруг него подозрительно сгустилась тишина: никакого движения, бабочки и те не летают. Яо Шу улыбнулся. Мальчики, когда он предложил им сыграть в эту рискованную игру, вначале настороженно встрепенулись, а затем решили, что выиграть ничего не стоит. Однако для победы надо было еще, не обнаруживая себя, приладить стрелу и натянуть тетиву. А чтобы подобраться к жертве на расстояние выстрела, следовало напасть из засады. Так что перехитрить юных сыновей Толуя