Кости холмов. Империя серебра - Конн Иггульден

готовыми пойти за ним в огонь и в воду. Так, средней руки командир. Да и с выбором жены все еще не определился, словно продолжение ханского рода ничего не значило для него. Оттого что лицом и глазами он напоминал Чингисхана, отцу было еще горше сознавать его слабости. Бывали случаи, когда Угэдэй своего сына не понимал совершенно.

Грациозно поклонившись родителям, Гуюк занял место на своем стуле – чуть в стороне и более низком – и стал с удивлением смотреть на толпу. О ночной битве во дворце он знал мало. Да, он с двумя друзьями и кое с кем из слуг заперся в своих покоях, но в ту часть дворца никто так и не пришел. Видимо, они напились допьяна. Угэдэй, хоть и почувствовал облегчение, увидев сына невредимым, со скрытой досадой подумал, что никто даже не счел нужным лишить его жизни.

Сзади мимо балкона пронесся Тэмуге, едва различимый среди роя своих писцов и посыльных. Слышно было, как он на ходу осипшим голосом выкрикивает приказания. Непроизвольно вспомнилась беседа, что была у них с дядей пару недель назад. Несмотря на страхи старого дурака, Угэдэй все-таки победил. Надо будет, как закончится празднование, снова предложить Тэмуге заведование каракорумской библиотекой.

Летний день над гигантской ареной постепенно угасал, сгущался сумрак. Поскольку городские стены были низкими, ристалище было видно и со стороны зеленого моря вокруг. Скоро загорится тысяча факелов, и этот свет увидит весь народ на равнинах. Угэдэй ждал этого момента, возвещающего подданным, что он стал ханом. Означало это и то, что Каракорум наконец достроен, вот только кровавые пятна ждали дождя.

Внизу в отдалении Тэмуге дал знак судьям. После короткой песни, посвященной Матери-земле, они протрубили в рог, и состязание началось. Борцы сошлись, замелькали руки и ноги. Для кого-то поединок закончился, едва начавшись, как у соперника Баабгая. Для других он превратился в испытание на выносливость. Блестящие от пота борцы напряженно приподнимали и роняли друг друга, на коже от захватов проступали красные отметины.

Угэдэй сверху взирал на площадку, где боролись атлеты. Он знал, что Тэмуге продумал все детали. Угэдэй с вялым интересом размышлял: «Неужто у дяди все празднество пройдет вот так, без сучка и задоринки? Весь его народ – от ребенка до старика, от первого мужчины до последней женщины – это воины и пастухи. Но не овцы, ни в коем случае не овцы…»

Что ни говори, а смотреть все-таки занятно. Вот, нелепо дрыгая ногами, под хохот и улюлюканье толпы опрокинулась последняя пара. Победителями вышли сто двадцать восемь человек. Сейчас они, раскрасневшиеся и довольные, кланялись зрителям. Прежде всего поклонились Угэдэю, сидевшему на балконе, он встал и в знак своего благоволения поднял руку, сжимавшую меч.

Раздалось хриплое пение цзиньских медных и бронзовых труб, огласившее окрестность. Борцы трусцой ретировались с арены, растворились массивные ворота, открывая вид на главную улицу. Угэдэй с прищуром вгляделся, и в ту же сторону повернулись и все тридцать тысяч зрителей.

Вдали показалась группа измученных бегунов, полуголых на летней жаре. Сделав вокруг города три круга – около двадцати четырех миль, – они через западные ворота направлялись к центральной арене. Чтобы разглядеть бегущих, Угэдэй подался вперед. Вместе с ним вытянул шею и Гуюк, с волнением наблюдая, кто придет первым (похоже, поставил изрядную сумму денег).

Бегуны на длинные дистанции из монголов в целом не ахти. Во всяком случае, так объяснял Тэмуге: выносливость есть, но сложение не то. Многие из тех, кто осилил дистанцию и не выбыл до срока, уже заметно прихрамывали, но свою слабость старались скрыть, оказавшись перед приветственно шумящей толпой.

Увидев, что впереди бежит Чагатай, Угэдэй одобрительно кивнул. Брат бежал ровно, к тому же он был на голову выше остальных мужчин. Да, Угэдэй его в самом деле страшился, а за заносчивость так прямо ненавидел, но тем не менее, видя его сейчас бегущим по пыльной дорожке в сторону ристалища, в душе им гордился. В конце Чагатай даже, кажется, пошел в отрыв, но тут от общей массы отделился низкорослый жилистый воин и стал нагонять его на последних метрах.

Вот они поравнялись. Сердце Угэдэя встревоженно билось, участился пульс.

– Ну же, ну же, брат, – произнес он вполголоса.

Рядом, сжимая дубовое перильце балкона, хмурилась Дорегене. Она бы не стала переживать за человека, который нынче чуть не убил ее мужа. Да пусть бы его сердце лопнуло хоть сейчас, прямо на глазах у всей этой толпы! Однако волнение Угэдэя передалось и ей, а его она любила больше всех на свете.

Последние метры Чагатай одолел одним броском, на каких-то полтуловища опередив своего соперника. Оба готовы были рухнуть наземь. Чагатай, как рыба, хватал ртом воздух, грудь его вздымалась и опадала. Но в отличие от своего соперника, нагибаться и упирать руки в колени он не стал. Откуда-то из времен детства в памяти Угэдэя всплыли слова отца: «Если твой противник видит, как ты стоишь, упершись в колени, он сразу сочтет тебя проигравшим». Вот они с братом и живут все годы, слыша за спиной этот суровый голос.

Гуюк из чувства приличия не стал выкрикивать имя дяди, хотя на лбу у него выступила испарина. Угэдэй улыбнулся, видя сыновний задор. Отец надеялся, что он хотя бы сорвал куш.

Угэдэй не садился, все это время выжидая повторного звука труб. И вот они зазвучали, своим утробным гласом призывая тридцать тысяч человек внимать. На секунду Угэдэй смежил веки, медленно переводя дыхание.

Воцарилась тишина.

Голову Угэдэй поднял, когда над ристалищем наконец разнесся могучий голос глашатая:

– Вы здесь, чтобы наречь Угэдэя, сына Тэмучжина – верховного нашего правителя Чингисхана, – ханом державы! Вот