Кости холмов. Империя серебра - Конн Иггульден

был вынужден вцепляться своей лошади в гриву, поскольку ноги его выскочили из стремян, а на него и его лошадь обрушились неистовые удары плетью. Не раздумывая Бату выставил ногу и попал урянхайцу в грудь. Это дало ему возможность выровняться в седле. Один камень он израсходовал, но второй оставался. Когда урянхаец повернулся к нему лицом, Бату с надсадным воплем швырнул голыш и угодил тому прямо в нос, отчего соперник качнулся, заливая кровью бледную пыль. Урянхаец отстал, и Бату с Цаном остались с Сеттаном наедине, в двух милях от заветной черты.

Едва осмыслив, что произошло, Сеттан с удвоенной силой погнал коня, стремясь увеличить дистанцию. Для него это был единственный шанс. Силы лошадей были на исходе. Первым с криком ярости стал отставать Цан; ему не оставалось ничего иного, кроме как с дикой силой пульнуть камни, один из которых ударил по крупу лошадь Сеттана, а второй просто исчез в пыли.

Бату тихо выругался. Допустить, чтобы Сеттан оторвался, ни в коем случае нельзя. Он нахлестывал и бил ногами свою лошадь, пока та не поравнялась со скакуном противника, а затем и не вышла на полкорпуса вперед. Бату ощущал в себе неукротимую силу, хотя легкие были полны пыли, которую он потом будет мучительно выкашливать несколько дней кряду.

Впереди виднелся последний поворот. Бату чувствовал, что может одержать верх. Но он изначально знал, что просто победы ему мало. Там, на стенах, наверняка стоит Субудай и, видя, как близок к победной черте его соплеменник-урянхаец, подбадривает Сеттана. Бату отер веки от слипшейся пыли. То, что отца Бату не любил, не ослабляло его ненависти к дедову военачальнику, который перерезал Джучи глотку. Быть может, на стенах сейчас находился и Угэдэй, глядя на молодого человека, которого он опекал.

В ту секунду, когда они оба метнулись к углу, Бату позволил Сеттану себя поджать. Угол стены здесь был украшен мраморным столбом с резным изображением волка. Все заранее рассчитав, Бату подпустил противника ближе, так что к заветной черте они мчались бок о бок. Он видел, как ухмыляется Сеттан в предвкушении победы.

Уже на углу Бату резко дернул поводья вправо и на всем скаку впечатал Сеттана в мраморный столб. Удар получился неимоверной силы. И лошадь, и ездок встали как вкопанные. Ногу урянхайца раздробило, и он зашелся криком.

Сам Бату с мстительной улыбкой поскакал дальше, без оглядки на замерший позади стон.

Пересекая под восторженные крики линию, он жалел лишь о том, что его не видит отец, который, наверное, гордился бы им. Рукой юноша тер глаза, мокрые от жгучих слез, и яростно моргал, внушая себе, что это все от пыли и ветра.

Глава 8

Когда солнце начало снижаться к горизонту, Угэдэй, набрав полную грудь воздуха, медленно выдохнул. Временами ему казалось, что он не доживет до той поры, когда будет вот так стоять в своем городе, да еще в такой день. Его волосы, смазанные маслом, тугим жгутом лежали на шее. На нем был простой темно-синий дээл без вышивки и украшений. На ногах мягкие пастушьи сапоги с ремешками. А на поясе – отцов меч. Угэдэй коснулся его волкоглавой рукояти, ощущая спокойствие.

И в то же время он почувствовал укол раздражения: отец поставил его перед трудным выбором. Если бы ханом стал Джучи, это утвердило бы право первородства. Но великим ханом Чингис сделал Угэдэя, третьего из четверых своих сыновей. Вряд ли после него, Угэдэя, народ так уж просто примет его старшего сына Гуюка. Кровь Чингисхана течет в жилах более двух десятков человек, и Чагатай лишь один из наиболее опасных. Угэдэй боялся за сына в этой тернистой чащобе, полной острых клыков. Тем не менее Гуюк уцелел. Возможно, это знак благосклонности к нему Отца-неба. Угэдэй еще раз вздохнул.

– Я готов, Барас-агур, – не оборачиваясь, сказал он старшему слуге. – Отойди.

Угэдэй величаво вышел на дубовый балкон, погрузившись в бушующую пучину шума. Появление Угэдэя было встречено громом барабанов, а воины его отборного тумена с победным ревом заколотили в свои щиты. Грозный гул заполнил город. Угэдэй улыбнулся, приветственно кивая толпе, и воссел на высокий стул, с которого открывался вид на огромную арену. Дорегене села рядом; возле супруги своего господина, оправляя складки ее цзиньского платья, пригнувшись, суетился Барас-агур. Незаметно для зрительских толп внизу Угэдэй протянул руку, которую схватила и сжала жена. Вместе они пережили два года интриг, отравлений, покушений на их жизнь и, наконец, открытый мятеж. После всего пережитого тело Угэдэя было напряжено, на лице застыла маска, но он был цел и невредим.

Пока собравшийся народ терпеливо ждал, борцы, что выстояли первые два круга состязаний, стали занимать места по центру участка, находившегося непосредственно внизу и возле балкона. Двести пятьдесят шесть человек, разбитых на пары, готовились к своему последнему на сегодня поединку. По рядам скамей спешно делались ставки, в ход шло все: от деревянных жетонов до бумажных цзиньских денег. Можно было ставить на любую часть состязаний, и весь народ от мала до велика самозабвенно следил за соревнованиями. Те, кто послабей или постарей, не так везуч или получил повреждение, уже успели выбыть. Оставались самые сильные и ловкие представители народа, превыше всего ценившего боевые искусства. Это была нация его отца, его творение, его представление о том, каким должен быть народ: лошадь и воин, лук и меч, спаянные воедино.

Угэдэй слегка повернулся на стуле, когда на балкон вышел Гуюк. Сердце отца защемило от гордости и печали, которые неизменно овладевали Угэдэем при виде юноши. Гуюк был высок и пригож, в мирное время он вполне мог командовать тысячей и даже туменом. Но не было в нем той тонкой прозорливости, которая отличает истинного военачальника, как не было и нерушимо крепкой связи с людьми,