Кости холмов. Империя серебра - Конн Иггульден

смотрела его зеркальная душа, родственница души, живущей в его тени, что сопровождает каждый его шаг, когда светит солнце. Лицо внизу было одутловатым, с мешками под глазами, но он все равно осушил чашу и протянул ее вновь движением, которое стало столь же естественным, как дыхание. Боль улеглась, и Угэдэй медленно потер грудь. – Ты меня понял? Они лгут и изворачиваются, плодят ворохи бумаг – и все затягивают, затягивают, а до дела у них так и не доходит. Затягивать они умеют. А я умею добиваться того, что мне надо. Пояснить тебе, что произойдет, если сделки сегодня не будут заключены?

– Я понимаю, господин, – отозвался управляющий.

И опять в этих глазах мелькнуло что-то, заставившее Угэдэя усомниться. Человечек каким-то образом выскользнул из оков страха. Глаза его потемнели, словно ему теперь было все нипочем. Угэдэй на своем веку встречал и такое, а потому стал медленно заносить ладонь, чтобы оплеухой привести спесивца в чувство. В последнее мгновение управляющий все-таки съежился, а Угэдэй расхохотался, снова расплескав вино, так что кровавые капли упали в воду.

– От меня не укрыться даже в смерти. – Язык теперь заплетался, и он это знал, но чувствовал себя хорошо, только сердце тяжело ухало в груди. – Если ты вздумаешь до заключения сделки лишить себя жизни, я разрушу Сучжоу. Сначала не оставлю камня на камне, а затем предам огню. Все сгорит, кроме воды, – слышишь меня? Все сгорит, кроме воды.

Мятежная искра в глазах человечка погасла, сменившись тоскливой обреченностью. Угэдэй одобрительно кивнул. Трудно править народом, хладнокровно выбирающим смерть назло завоевателям. Воистину одна из многих его черт, достойных восхищения, но сегодня он был нетерпелив. Прошлый опыт научил хана: эти люди должны знать о бедах, которые повлечет их решение покончить с собой, тогда у них не остается выбора и они живут и безропотно служат ему.

– А теперь поторопись домой, чтобы все подготовить. Ну а я поблаженствую здесь еще немного.

Угэдэй проводил взглядом управляющего, который засеменил прочь готовить бумаги. Тем временем стражники удерживали то и дело прибывающих гонцов, не допуская их к хану – во всяком случае, до той поры, пока он не решит тронуться в путь. Каменные перила моста приятно холодили оголенные предплечья. Угэдэй допил очередную чашу, уже едва удерживая ее в пальцах.

Далеко за полдень близ Сучжоу усаживались в седла двадцать тысяч воинов, которых вели Угэдэй и Толуй. Половину воинства Угэдэя составляла личная стража – отборные воины с мечами и луками. Семь тысяч ездили исключительно на вороных жеребцах, а доспехи у них были черные с красным. Многие из них – именитые, поседевшие в походах воины, которые служили еще Чингисхану и славились своей безжалостностью. Остальные три тысячи – дневная и ночная стража, лошади у них были гнедые или пегие и доспехи попроще. Среди них был и славный борец Баабгай – личный подарок Хасара своему хану. За исключением героя ристалищ, избирались эти люди не только за свою силу, но еще и за сметку. В свое время Чингисхан завел правило: те, кто ведет в бой хотя бы тысячу, должны предварительно отслужить в ханской страже. Впрочем, по своему усмотрению он мог поставить во главе мингана любого из них. Туменами командовали представители знатных семейств, но ханские стражники были профессионалами, благодаря которым работала военная машина.

Вид этих воинов неизменно радовал Угэдэя. Сила, которой он обладал благодаря им, пьянила. Тумен Хасара находился на севере, сообщаясь с туменом хана цепочкой гонцов. Узнать его местоположение не составит труда, да и в целом тем, как складывалось утро, Угэдэй был доволен.

Вместе с воинами в цзиньские земли он привел армию писцов и чиновников для составления подробной описи всего, что захвачено. Нового хана многому научили завоевательные походы его отца. Чтобы народ жил в мире, надо надеть на его шею ярмо. Поборы и законы, регулирующие каждую мелочь, держат его в повиновении – даже, как ни странно, умиротворяют. Теперь для продвижения вперед уже недостаточно просто разбить вражеские армии. Быть может, шпора монгольской империи – это Каракорум, но в каждом цзиньском городе он ставил своих людей, которые правили от его имени.

В тот день по дороге Угэдэй «приговорил» не один бурдюк вина и арака – во всяком случае, больше, чем мог упомнить. Держа путь на север, он чувствовал, что сильно пьян. Но ему не было до этого дела. За пазухой договоры на шелк с печатью местного правителя, которого для засвидетельствования сделки, перепуганного, волоком приволокли из дому. А императору остается или соблюдать эти договоры, или же дать Угэдэю повод для вторжения в свои земли.

От сидения день-деньской в деревянном седле на ягодицах появлялись ссадины, из кожи сочилась бледная жидкость, а штаны припекались к ранам так, что не отдерешь. Угэдэй уже не мог раздеться, предварительно не посидев в чане с теплой водой, но все эти трудности были преодолимы. Он прожил дольше, чем надеялся, и радовался каждому дню.

Вскоре после непродолжительной скачки, от которой содралась корка на вновь засочившихся ранах, впереди показались клубы пыли. Сунские земли остались в десяти милях за спиной. Угэдэй знал, что его не ждут с юга, и улыбнулся при мысли о том, какую панику вызовет появление его туменов. Впереди Хасар вступил в бой с последней из оставшихся цзиньских армий. Уступая на открытой местности числом, Хасар сейчас мог только сдерживать натиск, зная при этом, что тумены Угэдэя с Толуем где-то на подходе. Бой обещал быть кровавым, и Угэдэй на радостях затянул песню.

Глава 10

На горизонте зоркие глаза Хасара разглядели колыхание стягов Угэдэй-хана. Местность вокруг для боя явно была неподходящая. Кочковатая равнина, куда пастухи уже много лет не выгоняли скот, а потому все здесь успело порасти молодыми деревцами и