Жизнь волшебника - Александр Гордеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
зависит от душевного материала, из которого сделан человек. Трудности ломают испытуемого,
гнут, мнут, перемешивают, и если базовый материал жидковат, то человек этот будет просто
растворён. В человеке же твёрдого материала со временем выковывается стержень, не
подвластный ни внешним бедам, ни его собственным разочарованиям… Так он думал когда-то, а
на деле это оказалось не более чем красивыми рассуждениями. Игра с жизнью на испытания шла
до пожара в Пылёвке, но гибель родных – это уже вне всяких игр. Даже Судьба не имеет права
испытывать тебя смертью близких людей. Смерть не может быть инструментом испытания и
закалки. Это слишком кощунственно… И тем не менее, это реальность. Жизнь развивается сама
по себе, а ты вовсе не центр её. У жизни какой-то свой неведомый курс, и если ты окажешься на её
пути, то она отшвырнёт тебя в сторону, как щенка. И если тебе повезёт, то ты можешь остаться
живым, как когда-то повезло ему, отброшенному бампером автобуса в райцентре…
Невольно открывается истина, что родители-то, оказывается, всегда подсознательно виделись
некой защитой от пожирающего времени. Всегда, даже не задумываясь об этом специально, ты
знал, что первыми всё равно когда-нибудь уйдут они. А ты – лишь когда-то, когда-то потом. Но вот
они ушли и теперь, даже несмотря на твою молодость, следующая очередь твоя. И тебе от такого
открытия уже не так надёжно на этом свете, как раньше. Ведь теперь ты на главном, открытом
фронте.
Все действия Романа сейчас сумбурны, но в этом почти броуновском движении мыслей и дел
проступает одна неуклонная тенденция – медленная подготовка к отъезду. Пылёвка – это его
родное место. Раньше он имел полное право там не жить, потом что это место занимали близкие
люди, но теперь там образовалась пустота, требующая заполнения. Конечно, решение ехать было
и раньше, но теперь уже не помнится, было оно или нет. Теперь это не важно. Просто надо ехать, и
всё. Инстинкт подсказывает, что ему следует собираться, вот он и собирается. Домой обычно
возвращаются с радостью и надеждой, а для него это – пресный, логический, необходимый шаг.
Роман заказывает переговоры с Матвеем, чтобы спросить лишь одно: могут ли вначале пожить
у него? «Да об чём разговор!?» – даже с некоторым недоумением отвечает тот.
266
Первый претендент, откликнувшийся на объявление о продаже дома, – молодой семейный
парнишка. Его планы – точь-в-точь как у Романа полтора года назад. Он тоже кочует из города и,
обманываясь впечатлением тёплого климата, собирается выращивать тут едва ли не виноград.
Роман поступает глупо: ему надо цену дома поднимать, а он пытается отрезвить покупателя,
доказывая излишнюю лёгкость его хозяйственных мечтаний, рассказывает о своих бесполезных
потугах. Но парнишка от этого лишь распаляется: это ты слабак, а я-то ого-го! Что ж… Стоимость
дома Роман определяет такую же, какую заплатил сам: три тысячи рублей.
После первого молодого покупателя в течение трёх дней приходят ещё четверо. Все куда
серьёзней первого, но им приходится отказать. Хотя, конечно, отдавать свой дом в
легкомысленные руки не хочется. Своего труда в него вложено не много, но по концентрации
жизни, прошедшей в нём, дом вмещает целую эпоху. Это по-настоящему свой дом: со своими
гвоздями, скрипами, с духами, населяющими его. А ведь домашние духи рождаются от союза душ
– хозяина и дома. Как раз этим-то и создаётся твоя душевная привязанность к дому. Чем же ещё?
И без твоей души духи просто умрут. К новому хозяину, ощутившему дом как-нибудь по-другому, им
не приспособиться.
Грустно покидать и всю эту стылую станцию с её тёмной тайгой. Не хочется думать, что люди,
живущие здесь – непотопляемый в любых условиях и оптимистичный Федя Болтов, фанатичный
пожарный Каргинский, большой ребёнок Митя и его юркая жена «боец Ельникова», богатырша
Демидовна, паникёр Тараножкин, печник Илья Никандрович и печничиха Дарья Семеновна –
навсегда отодвигаются из жизни куда-то на задний план: план медленного забвения…
И вот, наконец, вещи отосланы контейнером, документы оформлены, деньги за проданный дом
зашиты в карман. В руках лишь чемоданы. Подвесной мост качается под ногами так же, как
качался каждый день. Речка Ледяная так же холодна и буойна. Штатные обыденные рыбаки на
мосту в тех же резиновых сапогах и жёлтых армейских штанах. Сколько ни приходилось ходить
мимо них, так и не посчастливилось хотя бы раз увидеть, как они поймали хоть какую-нибудь
рыбёшку. Просто дежурят здесь в качестве обязательных элементов байкальской экзотики, и всё.
Роман привычно кивком здоровается с ними, а надо было бы попрощаться, но мужики эти как были
незнакомыми, так незнакомыми и остаются. Рыбаки и не знают даже, что видят его и Нину сейчас в
последний раз – разве что по чемоданам догадываются о чём-нибудь, если им вообще интересно
догадываться о них. После никто и не заметит, что они по этому мосту уже не проходят. Когда отец
уезжал из дому даже на два дня, то на его МТФ падали удои. Здесь же без Романа ничто не
дрогнет и ни что не упадёт. Оттого и грустно. Но с другой стороны, от того и легко…
Прощальный взгляд из окна вагона на густую, островерхо замершую тайгу, на перрон. Рядом,
под мышкой – притихшая беременная жена. А над посёлком так же высятся горы в ослепительных
снежных тюбетейках. Вот, вздрогнув, они сдвигаются в окне, как в неком кадре жизненной ленты
Мерцаловых. Колёсная пара мягко тюкает первым стыком. И один провожающий на перроне –
украдкой утирающий глаза сорокавосьмилетний Митя Ельников со своим велосипедным
мастодонтом.
Прощай, Байкал! Хоть ты и не ласков, но на твоём берегу живут люди, выросшие на
плодородной духовной почве. Здесь, на фоне густой, мощной природы, трудно быть бездуховным
и несветлым. Погода здесь круглый год как бы иссиня, а люди – солнечные, жёлтые, золотые… *11
* * *
Матвеевы отдают Роману и Нине тепляк, зимой обычно закрытый на замок, но вполне
пригодный и для жизни в самые лютые морозы. Вечером, в день приезда, Матвей кладёт перед
Романом деньги от продажи поросят и коровы. Роман берёт потрёпанные бумажки и не знает, куда
их спрятать – в карман сунуть или в чемодан убрать? «Обычных» денег Роману всегда не хватает,
но эти деньги совсем иные. Эти деньги не совсем его.
Матвею тоже неловко из-за них, но отдать-то надо.
– Сначала я хотел было оставить поросят себе, да понял, что не прокормлю.
Конечно, многие в совхозе
