Жизнь волшебника - Александр Гордеев

получиться: зима вон какая лютая, а дров не дают. . А мотоцикл я после подлажу тебе.

– А ведь остались ещё корова и два поросёнка, – вставляет тётка Катерина. – Мы успели

перегнать их к себе. Чо с ними-то делать? Может, продать?

– Да ты чо? – говорит Матвей. – Такую корову продать! У неё же молоко-то какое жирное.

Роману вон и оставим, он же переезжать вроде собирался… Михаил, рассказывал…

– А ты спробуй, подои её, она же молоко-то не отпускат, привыкла к другой хозяйке. Я как дою,

так слезами и умываюсь, Марусю вспоминаю. Нет, надо продать. А Роману и от нашей коровы

молока хватит. Так что, Роман? Как ты скажешь: продать или чо?

263

– Продайте, – соглашается тот. – А похороны когда были?

– Так а чего тут хоронить-то? – растерянно бормочет Матвей.

– А как же без могилы? Без могилы людям нельзя.

– Нельзя, – быстро соглашается Матвей. – Сделаем, всё сделаем, Рома. Я тебя понимаю…

– А корову и поросят надо продать, чтобы были деньги на похороны, – твердит Катерина, –

мотоцикл тоже…

– Да какие тут деньги тебе! Люди и так всё сделают.

– Ой, да конечно сделают – спохватывается она, – чего я мелю! Сколько добра от твоей матери

людям было…

Роман и сам не знает, насколько правильно его предложение с похоронами. Только и

односельчане не знают, как быть в таких случаях. Правильным станет то, что скажет он –

единственный сын.

С невольным тупым удивлением Роман замечает, что вместо первой опустошённой бутылки на

столе появляется вторая. Матвей же при этом не пьёт, а так, лишь вид делает. Значит, всё

выпивает он один. Столько пить никогда не приходилось. Но сегодня эта огненная жидкость,

кажется, и сама сгорает в его тяжёлом внутреннем огне.

Видя, что от выпитого Роман лишь каменеет ещё больше, тётка Катерина, упрашивает его

заплакать, сама уже не в первый раз уливаясь слезами. Но у Романа это не выходит. За всё время

на его глазах не появилось ещё и слезинки, будто его слёзы пережаты горем.

Роман воспринимает себя совершенно трезвым вплоть до момента, пока покачнувшись, не

падает на пол вместе со стулом. А с пола он вяло пытается встать уже совершенно невменяемым.

Матвей, поднырнув под руку, отводит Романа в спальню и с плеча сваливает на кровать. Потом

некоторое время смотрит на него, даже не шевельнувшегося, вздыхает и лишь горестно разводит

руками.

– Ну чем ему ещё поможешь? Ему же надо это как-то пережить…

– Я боюсь за него, – говорит Катерина. – Он же не плачет. Это плохо. Как бы худа не было. Его

горечь может съесть.

…Просыпается Роман рано утром от озноба. Одеяло, которым его прикрыли с вечера, лежит на

полу. Голова раскалывается от выпитого. Он затягивает одеяло на кровать, но выпадение из

реальности уже закончилась. Роман садится. На нём нет только ботинок и пиджака. Комната

качается, всё идёт кругом. Натыкаясь на предметы, он подходит к окну и видит свой дом. В тусклых

сумерках просматриваются деревянная крыша, труба… Роман прилипает лбом к стеклу: да ведь

всё там на месте. Его уж там, наверное, заждались, а он почему-то здесь… Однако, он, кажется,

смотрит в другую сторону и видит дом соседей…

На кухне вспыхивает свет. Матвей и Катерина, услышав его шараханье, тоже поднимаются, они

сегодня спали в большой комнате. Роман выходит на свет, опускается за стол с чисто протёртой

клеёнкой.

– Пить, наверно, хочешь? – спрашивает Катерина.

Роман вяло кивает. Сидит он, упершись руками в щёки, но его покачивает и в этом положении.

– Что же это получается-то, – осипшим от водки голосом говорит он, – были люди – и нет их.

Исчезли… Совсем исчезли. А ведь отец-то был у нас вот только что…

– Он рассказывал, что ты вроде собирался вернуться да работать тут на подстанции, – говорит

Катерина, пытаясь увести его в сторону.

– Собирался… Да теперь-то какой смысл…

– Ну, гляди сам, – говорит Матвей, – тут всё-таки дома…

– Дома… Да вот и не стало у меня ни дома, ни родителей, – как-то рассеянно, почти шёпотом

произносит Роман, словно лишь теперь всё это доходит до него по-настоящему, – и не осталось у

меня на этом свете больше никого…

– Ну что ты! – утешая, не соглашается тётка Катерина. – У тебя ведь ещё где-то мать есть…

– Какая мать? – вздрогнув, спрашивает Роман.

На мгновение ему кажется, будто от него тут что-то скрывают, что на самом-то деле на пожаре

никто не погиб.

– Ну как – какая? – смутившись от такого неловкого напоминания, произносит Катерина. – Та,

которая тебя родила…

– Которая родила?! Как это понять? Чего ты придумываешь? Дядя Матвей, чего это она?

Катерина и Матвей растерянно смотрят на него. Да неужели он ничего не знает?! Неужели не

нашлось ещё никого, кто мог бы ему всё рассказать?! В таких случаях доброжелатели всегда

находятся. А здесь не нашлось. Не посмели, наверное. Марусю боялись…

– Ты что же, и вправду ничего не знаешь? – спрашивает Матвей. – Ты разве не слышал, что

Михаил с Марусей – это твои приёмные родители?

– Да вы что?! – с изумлением отстраняясь, говорит Роман. – Как это так?

Теперь уж Матвею деваться некуда. Требуется не более пяти минут, чтобы рассказать Роману

всю его историю, всю правду.

264

– Значит, они мне не родные… – как-то неопределённо заключает Роман, молчаливо и

совершенно потерянно просидев с минуту.

– Ну, выходит так, – ещё раз подтверждает Матвей.

– Не могу в это поверить, – говорит Роман. – Но если это правда, то они мне ещё роднее

настоящих. Мои родители только они. Только они… А-а, так вот оно что… Когда мы с отцом

последний раз виделись, он сказал: «Придёт время – узнаешь про себя всё чистое да честное». Я,

конечно, не понял тогда ничего… А оно вон что, оказывается… Это я, сволочь, их погубил!

– Да чего ж ты такое наговариваешь-то на себя!? – всплёскивает руками тётка Катерина. – Как

ты мог их погубить?! Ты же вон где был…

– Погубил тем, что осудил отца за этот провод. Помочь отказался. Ему и пришлось самому на

эту крышу лезть. А у него даже изоленты не было. И не только этим погубил. Чем-то ещё, только

чем, пока и сам не понимаю …

И слезы, наконец, прорываются из него.

– Ой, хорошо-то как, – с облегчением вздыхает Катерина и уходит из-за стола, знаком приказав

Матвею, чтобы ушёл и тот.

…В этот же день сельчане копают на кладбище неглубокую могилу (копать глубоко, как всем

обычным покойникам кажется, незачем), совхозные плотники сколачивают гроб. И всем при этом

как-то не по себе. Да, бывали