Жизнь волшебника - Александр Гордеев

вы, бабоньки! – пьяным куражистым голосом говорит мужик. – Чо уж теперь сделашь-

то? Хоть так, хоть как-то по-другому, а только все мы там будем…

И тут же от чьего-то женского кулака получает неожиданно увесистый тумак толи по спине, толи

в бок, то ли прямо по затылку.

– О-ё-ёй, – только и произносит он в ответ на этот эффективный аргумент.

Какая-то девчушка за спиной Романа невольно хихикает и тоже тут же смолкает, одёрнутая,

строгим шипящим выговором от матери. И Роману становится понятно: никакого чуда не будет, всё

– правда…

Эта дорога хорошо знакома, он по ней уже поездил. Он знает поворот, с которого открывается

всё село, помнит поворот улицы в селе, с которого видна крыша родного дома. Роман со страхом

ждёт, что сегодня он этой крыши не увидит. Так оно и выходит. Крыши нет.

Сойдя с автобуса, он идёт по улице к пустому обугленному месту своего дома. Чёрная,

закопчённая печка, остовы обгорелых кроватей. В разных местах где были комнаты, пепел, угли,

несколько обугленных брёвен, видимо, залитых водой и потому не сгоревших совсем. На месте

гаража – другая куча чёрных углей, крыша сгоревшего «Москвича». Торчит лишь одна-

единственная стенка стайки. Зачем она тут осталась, такая чужая?

Роман обнаруживает, что рядом с ним и поодаль уже стоят соседи. Все молчат. Время идёт.

Люди стоят и смотрят вместе с ним: вот оно горе… Всякий человек умеет сопереживать, да только

не всегда и не на всю глубину он это делает. Небольшому горю может посочувствовать каждый, но

столкнувшись с чем-то большим, провальным душа всякого постороннего человека яростно вопит:

«Поберегись! Глубже не надо! Посочувствуй, пожалей скользом, слегка, не отдаваясь полностью.

Не сопереживай беде до конца, не принимай и не испытывай её на себе. Напротив, подальше от

того, что случилось с другим. Чур не меня! Нет, нет, это не я – та женщина, у которой утонул

262

единственный сынишка. Нет – это не я сильный, стройный молодой человек, которому взрывом

оторвало ногу и выбило глаз. Нет – это не у меня сгорели родители и это не я теперь совершенно

один на этом свете…»

Роман, не совсем осознавая то, что видит, смотрит в холодную черноту, кое-где контрастно

припорошенную пудрой мелкого снежка. Кто-то берёт его под локоть. Роман медленно

поворачивает голову. Узнаёт Матвея.

– Вот так-то… – неопредёленно и тускло бормочет тот.

Свою шапку Матвей держит в опущенной руке, и Роман лишь теперь снимает свою… «Зачем

снимают шапки в такие моменты?»

– Тут они, – со вздохом говорит сосед, качнув рукой с шапкой на холодные угли.

Роман стоит как раз там, где были ворота… Когда-то, вернувшись из армии, он вошёл в них, а

потом, поджидая родителей, сидел на горячем от солнца крыльце, примерно где-то там… Тогда,

встретившись с отцом, он ещё пошутил, что у него подросла лысина, а отец, засмеявшись,

ответил, что надеялся на седину, а пошёл в лысину… Теперь тут лишь странное, пустое

пространство. Можно прикинуть и сказать: вот здесь были ворота, а вот здесь стоял комод… А на

комоде много разных безделушек и сувенирчиков матери, в том числе и изящная фарфоровая

статуэтка девочки с синими глазами. Так и не спросил он у родителей откуда она взялась. А почему

не спросил? Да, пожалуй, чтобы не узнать какую-то конкретную и, наверное, обычную историю.

Ему нужна была загадка. А, обретя конкретную историю, статуэтка перестала бы по-настоящему

принадлежать ему. Ведь хотелось верить тогда, что Ирэн – это судьба, которая пришла вначале в

форме этой фигурки, что смысл статуэтки быть предвестницей самой богини. А теперь уже и не

спросишь – теперь это тайна навсегда. Неужели и мама со своей душевной слезливой

чувствительностью тоже здесь? А ведь ты, моя мама, могла бы сейчас обнять меня и омыть всё

моё лицо своими обильными слезами. Только не будет уже её объятий. Вместо неё пустота.

Пустота пепла…

– Пойдём-ка к нам, – зовёт Матвей, потянув его за собой.

Роман послушно плетётся следом. Сосед помогает ему раздеться у дверей. Роман хочет сесть

тут же у порога, но Матвей подводит и сажает его к столу. Тётка Катерина, или «Кэтрин», как зовёт

её обычно Матвей, ставит перед ним стакан чаю. Хозяин же распечатывает бутылку водки и

наливает полстакана. Роман невольно отмечает, что в доме у непьющего соседа сегодня водка.

«Это для меня», – думает Роман, и это вдруг трогает его. Он медленно выцеживает слабую, как

ему кажется водянистую водку. А закусывать не хочется. «Вот она для чего, водка-то нужна, –

думает он нечто совсем нелепое, – без неё в таких случаях не обойтись».

– Как всё это случилось? – с трудом спрашивает он наконец.

Матвей, вздохнув, берётся рассказывать. Дом заполыхал ночью, при очень сильном ветре.

Старый просушенный он горел, как таял. Пожарная машина опоздала: пока разбудили водителя,

пока завели застывший мотор, пока приехали. У цистерны оказался замороженным кран, который

пришлось оттаивать факелом. Конечно, время старались не терять: плескали воду из вёдер, лили

из толстых шлангов трёх водовозок. Но всё это так, мёртвому припарки, потому что к огню нельзя

было подступиться. Когда, наконец, ударила струя брандспойта, огонь уже переметнулся с дома на

сарай и гараж.

– До этого на гараже от жара дымилась крыша, – говорит Матвей, – я подбегал, пробовал

ломом замок сорвать, чтобы выкатить «Москвич», но всё без толку: жгло так, что морду стягивало.

Тогда мы с мужиками начали ломать стенку, которая выходит к нам в ограду. Но там с краю

оказался мотоцикл. Боком стоял, для него там места не хватало. Пока выволакивали мотоцикл,

вспыхнул потолок и огонь пошёл в нашу сторону – в гараже всё задымило, ничего не видать. Я

хотел заскочить туда с верёвкой, чтобы зацепить машину, а крыша хрустнула, будто на неё

наступили, и приосела. И вот, прости уж меня, ради Бога, Роман, струхнул я под эту крышу лезть,

хотя упала она попозже и я мог бы успеть. Но я же не знал, когда она обвалится. Да ещё, честно

говоря, опасался, как бы бак или какая-нибудь канистра с бензином не взорвались.

– Господи, да в чём ты извиняешься? – горько говорит Роман, выпивая следующие полстакана.

– Из-за чего же все-таки загорело-то?

– Следователь из района приезжал, пошарился там, поковырялся и нашёл какой-то второй

провод, который был протянут прямо с чашечек, с изоляторов, то есть, на крыше. Ну, мол, сами и

виноваты, что сгорели. Провод-то мимо счётчика шёл… Законник хренов. Да такое у нас с кем хошь

может