Трудно быть немцем. Часть 1 - Елена Гвоздева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Завыли сирены тревоги в концлагерях, надзиратели приступили к спешной погрузке имущества, строили заключенных в шеренги по пять человек. Пленные медленно брели окруженные автоматчиками. Комендант DULAG 111 Вебер смутно представлял рельеф местности, приказал надзирателям из местных указать на карте места, куда вода не дошла во время прошлых разливов непокорной Волчьей. Встал вопрос: куда гнать колонну — на станцию или в лагерь на Полтавской? Орал в телефон:
— Срочно прислать вспомогательные группы из полицаев. Всё в этой проклятой стране сопротивляется новому порядку, даже вода!
Темноту вспороли автоматные очереди — несколько пленных пытались сбежать в суматохе.
***
март 1942
Майор
Меланья радовалась: Пётр вышел из ступора и отчаяния, вспомнил былые навыки, сапожничает понемногу.
То ли весна, то ли наступление наших сначала под Москвой и Рязанью, а теперь возле Харькова, возвращали брату оптимизм. Даже усы отпустил, как у селянина. Всё было хорошо — живой и рядом с ней, но кое-какие догадки о людях, тихонько наведывающихся по ночам к брату, тревожили Милю. Его тайные (как ему казалось) встречи с Кларой под вишней, Миля тоже замечала. Женщине хватало ума держать при себе сомнения и не докучать брату. Мысли о том, что теперь её жизнь зависит от его осторожности, Меланья загоняла на самое дно души и тихонько помолившись, гордилась, что родной человек не сломался, не опустил руки. "Хорошо, что я соседям ничего не говорила о его службе в Москве", — в который раз похвалила она себя.
Однажды к Меланье зашёл Володя Индюков, их семья была в родстве с Александрой Давыдовной. Володя помнил Петра Онуфриевича ещё с тех времен, когда был школьником, а Пётр приезжал навестить сестру перед отправкой в Испанию. Володя вытянулся, но в повадках ещё проскальзывала подростковая угловатость. Володя увидел Петра за сапожной работой и не смог скрыть на лице разочарования. Миля заметила это.
— С чем пожаловал Вовчик? — немного резковато спросила она, вдруг стало обидно за брата.
— Да…, — замялся Володя, — мы с Колькой идём на менку в село, мама спрашивает, может вам чего сменять на кукурузную муку?
— Цэ Коля Бешта? Правильно, удвох сподручнее, облав стережыться. А маме спасибо, я як раз до нэи хотила зайти. — Миля накинула большой теплый платок и отправилась к Аксюте и её брату Павлу Индюковым с небольшой корзинкой. Мать Аксюты и Павла была родной сестрой Александры Давыдовны Новиковой.
Володя помялся, видно было: хочет спросить, но не решается. Пётр решил ему помочь:
— Удивляешься, почему я здесь сижу и забиваю гвозди в подмётки?
— Ну да, мы с мальчишками думали, что вы воюете, как и сын Давыдовны!
Пётр отчетливо расслышал упрёк.
— Отвоевался я, — вздохнул майор, — списали по ранению, — вот решил вернуться к мирному ремеслу, — ему интересна была реакция парнишки, хотелось присмотреться, понять: как настроен, может со временем получится привлечь с небольшими поручениями, если удастся найти связь с подпольем. Взгляд у пацана открытый, честный, жаль только не умеет скрывать эмоции — всё на лице написано.
***
Лишь со временем он решится открыться Володе Индюкову и привлечь его с другом Николаем Бештой как связных. Петру пришлось обучать их приёмам конспирации, приёмам выявления слежки и ухода от соглядатаев. Кроме них двоих о майоре никто из привлеченных ними ребят не знал. Эту систему диверсионно-разведывательной работы Пётр применил, как учили: каждый из комсомольцев знал только о двоих связных, о составе всей группы молодых подпольщиков не знал никто из них. В случае провала невозможно выдать тех, о ком ничего не знаешь. Даже потеря одного — звена тройки позволяла сохранить остальных.
Молодость не склонна к осторожности, а вот к риску — вполне. Иногда доходило до полного безрассудства.
Чего стоила знаменитая история с воротами на рынке.
Пётр усмехнулся, вспоминая в каком возбуждении вернулась Миля с рынка в тот день — утро седьмого ноября. Майор тогда уговаривал сестру повременить — в день советского праздника фашисты наверняка усилят патрули, могут устроить облаву.
"Да-а…", — он покачал головой вспоминая.
Миля рассказывала, стоя посреди комнаты, размахивала руками, так и не раздевшись:
— Пидхожу до базара, а там людэй повно и ворота зачинэни. Хтось каже: "Шо такэ?" А з усих бокив: "Дывись на арку!" И я дывлюсь, а та-ам! На всю арку:
"СМЕРТЬ НЕМЕЦКИМ ЗАХВАТЧИКАМ!
ДА ЗДРАВСТВУЕТ ВЕЛИКИЙ ОКТЯБРЬ!"
— Отак! — Миля пристукнула ладонью по столу.
Пётр представил старинную металлическую арку с потемневшими буквами "БАЗАР", ажурное крепление. Краска давно сошла, и надпись почти сливалась с фоном арки. Возможно, она висела над воротами ещё с прошлого века.
Полицаи так и не смогли стереть масляную краску. Белый от ненависти Экке распорядился сорвать металлическую арку с кирпичных столбов. Старые мастера делали на совесть. Больше часа провозились Hilfswillige — "добровольные помощники рейха", пока справились с металлом. Люди разошлись, опасно было мозолить глаза полицаям, да и хотелось поделиться с домашними и соседями. Самые отчаянные наблюдали от аптеки и керосинной лавки. Взгляды прикипели к словам, греющим душу ощущением светлой довоенной жизни, вызывая в памяти радостную приподнятую атмосферу ноябрьской демонстрации с песнями под гармошку и походной фляжечкой в кармане. Отсюда, из мрачных будней оккупации, та жизнь казалась какой-то киношно идеальной, радостной, словно кадры из фильма "Цирк".
О том, что это сделал Володя Алексеев вместе с Галей, Пётр Онуфриевич узнал гораздо позже.
Глава 9
Подпольщики и Клара
Рябой долго не понимал симпатии, с которой Пётр Онуфриевич говорил о Кларе. Однако высказываться на эту тему не решался: "Мало ли какие у них соседские отношения. Может она его сестре в чём-то помогла. Ему, как человеку военному, виднее.
Однако, постепенно, анализируя сведения, которые поступали подпольщикам явно не без её участия, стал проникаться некоторым доверием и сочувствием к этой женщине, матери троих детей. О просьбе Петра подыскать ей помощницу решил так: "Помочь необходимо, ведь уходит в жандармерию на целый день и там, как под микроскопом в окружении тварей. А у самой душа не на месте — так и до срыва недалеко. А теперь, после
