Смерть докторши - Хансйорг Шнайдер

Он взял газеты, лежавшие на столе. «Базлер цайтунг» поместила некролог г-жи Эрни, сочинил его тот самый культуртрегер, который в церкви предостерегал от скоропалительного примирения. О дознании написали только, что оно ведется очень энергично. В «Бульварцайтунг» на первой полосе красовалась шапка: «Покушение на свободу слова?» Ниже главный редактор горько сетовал на то, что под массированным давлением одного из соседних кантонов ему пришлось выдать информатора, хотя и анонимного. Вдобавок анонимный информатор так изменил по телефону свой голос, что установить, кто он, едва ли удастся. Поэтому действия правительства соседнего кантона попахивают чистейшим нажимом, стремлением заткнуть рот неугодной газете. Разве орудием убийства не был, по всей вероятности, средних размеров разделочный нож? И разве не следует сообщить этот, по всей вероятности, правдивый факт широкой общественности, чтобы население могло оказать помощь в раскрытии ужасного преступления? Или базельским тугодумам есть что скрывать?

Хункелер отложил газету и отхлебнул горячего кофе.

— Слушай, Эди, почему у тебя всегда так пусто?

— Потому что никто не приходит, — ответил Эди.

— А почему никто не приходит?

— Потому что в квартальную пивную нынче ходить немодно. Все торчат перед ящиком.

— Но ведь не сейчас, не жарким летним вечером, когда у тебя под каштанами царит такая приятная прохлада.

— Ну-ну, добивай меня, топчи.

— Да я не к тому, — сказал Хункелер. — Мне просто удивительно, что происходит с пивными. Недавно вот зашел на Северный вокзал. Там тоже посетителей раз-два и обчелся. А ведь квартальные пивные — часть нашей культуры.

— Что было, то прошло. Утром, часиков в девять, еще заходит кое-кто из работяг с окрестных строек. Выпивают большую кружку пива, закусывая сандвичами с ветчиной и салями. Они приходят, потому что знают: здесь их угостят по первому разряду. Тогда у меня есть кой-какая выручка, хоть и хилая. В остальном все глухо.

— На что же существуют три новые пивные возле Бургфельдерплац?

— Ночные кафе?

— Ну да.

— Ты правда не знаешь? — спросил Эди.

Хункелер покачал головой: мол, понятия не имею.

— Я лично считаю, что там просто отмывают деньги. Аренду они платят — закачаешься. На клиентуре столько нипочем не заработаешь. Это всем известно.

— Почему же полиция не в курсе?

Эди, похоже, рассвирепел. Треснул кулаком по столу, даже чашка подпрыгнула.

— Кончай, а? Издеваться надо мной решил?

— Ага, всласть наиздевался.

— По-видимому, у них все легально, — грустно сказал Эди. — Тут есть свои хитрости. К примеру, можно контрабандой ввозить крупные партии сигарет. Если контрабанда идет не прямо через швейцарскую границу, то в Швейцарии ее вполне можно легализовать. На этом зарабатывают деньжата, которые затем снова пускают в оборот. Будь у меня нелегальные бабки, я бы и сам так поступил. Но, увы, их у меня нету.

— И как же ты платишь аренду?

— Тут аренда нормальная. Договор действует еще два года. А потом придется прикрыть лавочку.

— Паршиво, — сказал Хункелер. — Где же я тогда буду вечерком пить пиво?

— В каком-нибудь из ночных кафе. Они до утра открыты.

Совещание началось только в шесть вечера. Присутствовали, как обычно, все, большинство слегка подшофе после поминок.

Д-р Рюинер ничего нового сообщить не мог, коротко извинился и ушел. Халлер молча попыхивал трубкой. Мадёрен мрачно доложил, что задержанных дилеров пришлось отпустить. Прокурор Сутер расстегнул верхнюю пуговку на рубашке — жара допекла. Видно, выпил лишнюю рюмку арманьяка.

Только д-р де Виль, похоже, пребывал в отличном расположении духа. Он тоже участвовал в поминках, но вино и напитки покрепче, видимо, переносил наилучшим образом.

Он сообщил о пленке с записью анонимного звонка. Явно мужчина, предположительно курильщик, но тут есть сомнения. Возраст — от сорока до шестидесяти. Говорил на литературном языке, тем не менее базельским диалектом наверняка не владеет. Родина его, скорей всего, где-то в районе Люцерна.

Засим де Виль включил запись. Высокий голос, почти фальцет, произнес: «В грудь доктора Кристы Эрни вонзен средних размеров разделочный нож. Вонзен в наказание».

Все молчали. Сутер поправил галстук. Выжидательно обвел глазами собравшихся, однако слова никто не взял.

В конце концов Луди спросил:

— Почему он говорит «в грудь»? Почему не «в сердце»?

Ответить никто не сумел.

— И почему он говорит, что в сердце вонзен нож? Это же неправда. Ножа там не было.

— Почему он вообще позвонил? — спросил Мадёрен. — Решил добровольно себя выдать?

И тут сказать было нечего.

Де Виль выудил из кармана какую-то бумажку и зачитал ее содержание. Это было заключение графолога, гласившее, что анонимное письмо однозначно послал мужчина, который старался писать коряво, будто не привык держать в руке перо, на самом же деле писал частенько. По всей вероятности, интеллектуал, желавший представиться глупее, чем он есть. Об этом свидетельствуют и нарочитые ошибки в правописании. Возраст оценить трудно, возможно от тридцати до сорока.

И опять все молчали, явно мечтая, чтобы совещание поскорее закончилось.

— Напрашиваются три вопроса, — сказал Луди. — Первое: один ли и тот же человек — звонивший и автор анонимного письма? По возрасту вряд ли. Но господа специалисты могут и ошибаться. Второе: зачем он позвонил? Зачем написал письмо? Третье: почему аноним писал от руки? Хочет привлечь к себе внимание, проложить след к своей персоне?

Никто не проронил ни слова, и Сутер закрыл совещание.

Хункелер прошел вместе с Луди к нему в кабинет. Оба сели, задумались.

— Ты действительно считаешь, что звонок и письмо могут исходить от одного человека? — спросил Хункелер.

— Да, — ответил Луди.

— И по-твоему, он хочет привлечь к себе внимание?

— Да, именно так.

— Но зачем? Никому ведь неохота садиться в тюрьму.

Луди слегка отъехал на стуле назад, уперся ногами в край стола. Беззвучно рассмеялся и с отвращением помотал головой.

— А по-твоему, нормальный, заурядный человек может ударить женщину ножом в сердце?

— Нет, — сказал Хункелер.

— Вот видишь. Значит, он больной. Причем это вовсе не обязательно бросается в глаза. Возможно, он человек уважаемый, почтенный.

— Например, врач?

— Да, или видный художник.

Хункелер кивнул. Оба опять погрузились в размышления.

— Не знаешь, что делать дальше, а? — спросил Луди.

— Не знаю.

— Стало быть, придется ждать какой-нибудь случайности.

— А как обстоит с ночным турецким кафе на Бургфельдерплац? — поинтересовался Хункелер. — Нашел что-нибудь?

— Ты имеешь в виду «Анкару»?

— Да.

Луди снял ноги со стола, включил компьютер, отыскал нужный файл.

— Мы уже два раза проверяли это заведение. Все вроде бы легально.

— Чем они зарабатывают?

— Доставкой пиццы.

— А доктор Кнехт? — спросил Хункелер.

— Что ты хочешь знать?

— Как у него с финансами.

Луди опять беззвучно хохотнул. Вопрос, похоже, рассмешил его.

— Я знал, что ты об этом спросишь, и заранее навел справки.

Он нажал несколько клавиш и прочитал то, что выяснил о финансах д-ра Кнехта.

— Дела у доктора Кнехта обстоят не лучшим образом. Три года назад он развелся и выплачивает алименты жене и двум детям. К тому же купил яхту так тысчонок за двести франков. Она стоит у Эгины, а это тоже недешево. Доктору Кнехту срочно нужны деньги.

— Как ты все это выяснил, ангел мой? — спросил Хункелер.

— Профессиональный секрет, — отозвался Луди. — Об этом не говорят.

В этот вечер Хункелер уже в девять лег в постель. Слушал, как мало-помалу затихают в саду птичьи голоса. Почувствовал, как на кровать запрыгнула кошка, тихонько подобралась поближе и свернулась клубочком у него под коленками. Хедвиг прошла по комнате, но этого он уже толком не слыхал — уснул.

Наутро — в пятницу в девять — он вошел в приемную д-ра Кнехта. Г-жа Швааб нынче подвела губы помидорно-красной помадой и надела ярко-желтую блузку.

— Сегодня у доктора Кнехта для вас времени не найдется, — холодно сообщила она.

— У меня боли в животе. Наверно, простата.

— Простата не имеет отношения к животу.

— Но у меня боли. Мне необходима консультация.

Она равнодушно смотрела на него, будто он вовсе не комиссар полиции, а торговец-разносчик, норовящий всучить ей какую-то дребедень.

Хункелер охнул и схватился за живот.

Г-жа Швааб, полная ледяного презрения, жестом велела ему ждать. Он присоединился к остальным пациентам, а было их ровно двенадцать человек, все старше шестидесяти, все тщательно одетые. Немногочисленные мужчины, невзирая на жару, при галстуках.