Я твой, Родина - Вадим Очеретин

Николай подошел к свету и быстро просмотрел письмо.

— Вот слушай: тоже как раз Катя пишет. — Голос его понизился. Он расстегнул воротник гимнастерки: — «Здравствуй, дорогой Вася! Пишет тебе твоя старая знакомая Катя. Ты прости меня Вася — ты наверное давно считаешь, что я забыла тебя и поэтому не писала. Нет, Вася! Я тебя жду. Жду, Вася, как дала тебе слово в тот вечер, когда мы вдвоем последний раз ходили на горку провожать солнышко.

Ты знаешь, Вася, что наша местность была оккупирована. Когда пришли фашисты, я сперва пряталась у тети Даши. Они всех девушек вызывали повестками, чтоб в Германию увезти.

Потом меня нашли. Фашистский комендант меня избил за то, что я пряталась, а потом заставлял жить с ним. А я взяла и убежала к партизанам. В разведке меня ранило, и фашистский карательный отряд забрал в плен. Били. Ногти на пальцах вырывали, но я выжила и им ничего не сказала.

А когда наша армия начала наступать, немцы меня с собой угнали. Заставили копать рвы, чтобы ты, милый, не мог на танке проехать. Я работать не стала, снова убежала. Меня опять схватили и отправили в Германию, в Лигниц. У жирной фрау Гюнке работала прислугой. Сколько волос я там своих оставила: выдрали. Сколько раз меня по щекам ремнем били, кочергой по спине. Сын этой фрау Гюнке, фашист, золотые горы сулил мне, но я снова убежала.

Ой, Вася, милый, если бы не ты у меня, ничего бы я этого не вынесла. Не видал бы ты больше свою белобрысую Катеринку. Ты и не знаешь, как я люблю тебя! Ведь только раз, только раз целовала я другого. Это когда из Германии уже добралась до Бреста, меня зацапали гады и бросили в тюрьму. А когда в город ворвались наши и нас освободили, я поцеловала какого-то маленького артиллериста. Ты прости меня, Вася, но я была так рада, так рада. И все ходила по городу — тебя искала среди танкистов.

Теперь я знаю, что ты жив, любимый мой, и с утра до утра буду ждать твоих писем. А по вечерам хожу на горку провожать солнышко, как это делали мы с тобой когда-то.

Крепко, крепко целую тебя! Катя.

Как я тебя люблю!»

Николай прочитал все без передышки. Затем он положил письмо на стол и принялся подковыривать булавкой фитиль в гильзе снаряда, из которой была сделана лампа-коптилка. Ординарец, как пришел, хотел было подкладывать дрова в печку, но так и простоял с поленьями в руках. Черемных шумно высморкался в платок и взял письмо в руки:

— И почерк похож…

— Значит и характер похож, — уверенно сказал Николай и добавил: — Ты дай адрес, — напишем твоей Кате, что ее гвардии старшина скучает, лежит, бедняга, целыми днями в землянке без дела и почитать ему нечего.

Старшина не заметил иронии.

— Ну, нет, товарищ лейтенант! Обидится, что пожаловался. Катя — гордая…

— Правильно, Александр Тимофеевич. Все настоящие русские женщины гордые. И не надо их обижать всякими подозрениями. Так?

— Так. — Старшина собрался уходить, — Разрешите быть свободным?

— Писать ей будешь — от меня большой привет передай. А приедем домой — я у вас на свадьбе дружкой буду. Возьмете?

— Обязательно, товарищ лейтенант.

Пока они, долго не выпуская, жали руки, в дверь опять постучали. Вбежал Юрий. Старшина попрощался, и они с Юрием чопорно козырнули друг другу. Николай протянул Юрию только что читанное письмо.

— Взгляни-ка!

Юрий быстро пробежал его глазами, потом стал внимательно читать с начала до конца.

— Это кому пишут?

— Одному нашему механику. Тебя кто-нибудь так любит?

— Нет, — покачал головой Юрий. — А тебя?

Николаю хотелось поскорее узнать, как Юрий встретился с Соней. Не отвечая ему, он спросил:

— Ну, как Соня? Давай, садись, рассказывай.

— Ничего.

— Виделись? Что она говорит?

Юрий нехотя ответил:

— Прочитала мне нотацию за то, что я позывными радиостанции у себя на машине сделал «Соня».

— Да ну? На самом деле? Вот это ты здорово придумал! — засмеялся Николай.

— Что ж тут смешного? — обиделся Юрий.

— А как же? Конечно, смешно. Знаешь, раньше рыцари были — имя возлюбленной на щитах писали.

— Ну что же? Доблестные рыцари были! — раздраженно сказал Юрий.

Николай видел, что Юрий не в духе. Но все же сказал, придавая словам глубокое значение:

— А вот я читал — русские богатыри выковывали на своих щитах: «За Русь». И это были по-настоящему отважные воины. Получше твоих рыцарей воевали! Ну, ладно, не злись. А что она тебе посоветовала? Ты объяснил ей, почему так задумал?

— Что объяснять? Сама должна намек понять. Так нет. Правильно говорят, что женская душа — потемки. Говорит, надо, как у всех сделать что-нибудь ветренное — «Ураган», «Тайфун», «Шторм». Предложила мне «Вихрь».

— Ха-арошие позывные!

— Ничего хорошего. И будет только одно «хр — хр» слышно.

— Так можно «Вихорь» говорить, по-уральски — «Ви-и-хо-орь».

— Все равно мне не нравится.

— Ну сделай «Зефир» или «Эфир», чорт возьми. «Ночной зефир струит эфир»… Прямо как у классика будет.

Юрий взглянул с укоризной.

— Прошу тебя, не язви. Мы ж договорились с тобой, что будем друзьями. Я тебя взялся и немецкому обучать. Так давай жить мирно, без шпилек.

Николай передвинул на столе гильзу, подправил пламя и медленно сказал:

— Дружить я с тобой хочу. Но спорить мы все же будем иногда.

— Это почему же?

— Характерами не сходимся.

— Ну, да, — с оттенком иронии начал Юрий. — Ты старый фронтовик, и я в твоих глазах тыловая крыса… Ты воевал, а я танки ремонтировал…

— Че-пу-ха! Я не о том говорю. Можно быть в глубоком тылу и жить по-фронтовому. Вон у нас сталевары — есть такие, что для них завод — тот же фронт. Работают героически. А есть такие, что за уши вперед тянуть надо. — Николай размеренно и тихо застучал ладонью по столу. — Каждый командир должен, обязан в душе столько жару иметь, чтобы на всех подчиненных хватало. А ты…

— Гм. Ты хочешь сказать, что я спокойно отношусь к своим обязанностям, что не лезу на рожон, как ты, что я войну не люблю.

Погудина взорвало. Он видел, что Юрий понимает его, но противоречит из-за самолюбия. Николай встал и, повысив голос, сердито спросил:

— А кто же я по-твоему? Прирожденный головорез? Или воюю для своего удовольствия? А вся гвардия нашей бригады? Ты что думаешь — мы очень любим войну?

Николай почувствовал, что может наговорить Юрию обидных вещей и вспыхнет ссора. Он сдержал себя. Походил по землянке и заговорил уже спокойно:

— Да ты пойми, Юрка: все наши ребята еще больше тебя по мирной работе изголодались. Дерутся они с немецкими захватчиками так отважно только потому, что больше всего любят родину. И еще потому, что хотят уничтожить корень войны — фашизм. Я уже не говорю о мести фашистам, испоганившим нашу землю, о самой обыкновенной мести гражданина-патриота. А ты что? Ты вон девушку полюбил — и то не зажегся.

Юрий снова посмотрел на Николая просящим взглядом: «перестань, де, кричать».

Этих двух офицеров тянуло друг к другу. Бывает, что сходятся двое разных людей: один хочет сделать другого похожим на себя, и дружба не клеится.

Юрия с Николаем связал первый бой. Он чувствовал в командире десантников опытного бойца, волевого, энергичного человека. Но он был невысокого мнения о его воспитании, о его офицерских достоинствах: Николай вырос на фронте из рядовых солдат, не имел специального военного образования. И все же Юрия влекла к Николаю какая-то сила. Он упрямо противился ей, хотел показать свое превосходство над Николаем. И не мог.

Николаю нравилось, что Юрий много знает. Он видел: Малков и читал больше, и немецким языком владеет, и технически грамотен больше его. Юрий в глазах Николая был чуть ли не инженером, каких он знал по цеху на заводе. И он никогда не задумывался, что его влекло к нему: любопытство или обыкновенная заводская привычка сходиться на короткую ногу с человеком, с которым работаешь вместе. Он шел ему навстречу, неся свою душу нараспашку, говорил, что думалось, смеялся, если товарищ был смешон, и не старался сгладить свои колючие фразы, если они вдруг обижали товарища. Юрий чувствовал отношение Николая. Но ему много стоило каждый раз сдерживаться, чтобы не обижаться на колкости приятеля.

Так начиналась их дружба. А на фронте, в раскаленной обстановке, все происходит быстро — и дружба рождается быстрее, и человек раскрывается в короткий срок, проявляет себя до конца.

— Ну, так что же ты киснешь? — спросил Николай, видя что приятель его совсем закручинился. — Разве я неверно сказал? Или ты меряешь старой поговоркой: «Говорить правду, — терять дружбу»?

— Нет. Я просто так. Что-то скучно.

Николай согласился, вздохнув. Он мечтательно глядел на огонек коптилки и рассуждал, словно про себя:

— Это точно. И у меня грусть какая-то. Реку Сан перешли — совсем будто и незаметно, — а словно половину себя там на границе оставили. Хороша Польша, и хаты такие есть, как на Украине, и заводы — хоть похуже наших, но тоже работали люди, и язык у них похож на наш… А все-таки не то. Я, знаешь, никогда в жизни не испытывал такого чувства. Весь вот я здесь как будто… Ан, нет. Что-то там осталось. И что — не знаю.