Я твой, Родина - Вадим Очеретин

— А кто командир взвода разведки у Никонова? — тихо спросила Соня.

— Вот я и ищу. Вот-вот. Малков, лейтенант. Он уже командовал, затем исчезал, видимо по ранению. Сегодня опять появился. Вот романтик, — качал головой капитан. — Наверное ему радистка бригадной станции понравилась. Вы его знаете?

Соня писала, низко склонившись над схемой, и ничего не ответила. Она неловко макнула перо в чернильницу и поставила на бумаге большую кляксу.

Вечером в машине у Сони зажужжал телефонный зуммер. Она подумала, что сейчас из штаба дадут распоряжение собираться ехать вперед, и радостно закричала в трубку:

— Сержант Потапова слушает!

— Товарищ гвардии сержант, — раздался в телефоне знакомый голое Николая. — Разрешите доложить: гвардии лейтенант Малков найден. Он уже вернулся в батальон, но не вылезает из своей конуры… Оправдывается, что мотор у вновь полученной машины не в порядке. Зря поклеп на наш Урал возводит. Правда?

Соня порывалась несколько раз что-то сказать, но сразу не могла найти подходящих слов. Она обрадовалась, что звонит Николай, что с Малковым все благополучно. Ей захотелось увидеть Юрия. Сразу повеяли дорогие, далекие воспоминания: родной город, школа, пионерский отряд, комсомол.

— Алло! Буря! Вы слушаете? — кричал Николай по телефону.

— Да, да, — проговорила Соня.

— Так разрешите ему сейчас придти к вам?

— Конечно. Пожалуйста. Конечно…

— Сейчас мы урок немецкого языка закончим, и он явится.

Соня спешно принялась наводить порядок. Она постелила на стол чистую газету. Сложила в ровную стопку все книжки. Потерла носовым платком аккумуляторную лампочку, ярко светившую под низким потолком. Места в кузове грузовика было так мало, что прибирать после этого стало нечего. Она еще раз поправила одеяло на постели, взбила белоснежную подушку и перевесила с гвоздя на гвоздь свою шинель.

Затем она глянула в зеркальце, пожалела, что нет пудры: нос слишком блестел, и решила надушиться. Вынула из вещевого мешка флакон, раскрыла и второпях уронила, пролив почти весь остаток «Красной Москвы».

Глава 7

Вечером Николай подолгу просиживал в землянке за столом, сколоченным из досок от консервного ящика. Он зубрил немецкие слова и фразы, читал, писал письма, вызывал к себе бойцов и вел с ними разговоры, как он в шутку выражался, о «высоких материях». Горела лампа-коптилка, сделанная из гильзы снаряда. Огонь печурки — тоже из крупнокалиберной гильзы — бросал на стены, сложенные из тонких стволов березы, желтые и розовые блики. Тихо посапывал в углу ординарец, закончив беготню по бесчисленным поручениям командира.

В дверь постучали.

— Разрешите?

— Да, да, — Николай поднял голову, отрываясь от начатого письма.

Вошел автоматчик и отрапортовал, волнуясь:

— Товарищ гвардии лейтенант! Младший сержант Чащин… По вашему приказанию.

— Садись.

Тот снял шапку и, скрадывая дыхание, присел на краешек чурбака, заменяющего стул. Он чувствовал, что вызван не к добру, и держался неловко, хотя не сознавал за собой никакой вины.

— Знаешь, зачем я тебя вызвал? — строго начал Николай, потирая пальцами лоб.

Тот испуганно поднял глаза.

— Нет, не знаю, товарищ гвардии лейтенант.

— Я с твоей мамашей переписываюсь.

Боец сразу сообразил, о чем будет речь. Улыбнулся, облегченно вздохнул, но встретился с серьезным взглядом командира и снова потупился.

Николай продолжал:

— Она тебе часто письма пишет?

— Часто.

— Когда последнее получил?

— Позавчера.

Чащин вздрогнул, потому что командир встал и резко повысил голос:

— Так почему же ты, лодырь этакий, не отвечаешь ей?

Чащин поднялся. Сгорбясь и повесив голову, он глядел в землю. Оправдываться было бесполезно.

— Я вас спрашиваю, товарищ гвардии младший сержант, — гремел Николай.

Боец молчал.

— Тебя не узнать, Чащин. Где твоя гвардейская выправка? — Николай подошел вплотную, взял его за пояс и притянул к себе. — А ну! Глянь на меня веселыми глазами!

Чащин расправил плечи и выпятил грудь, но не поднимал лица.

— Вот, видишь, — стыдно. И мне за тебя стыдно. Приходится успокаивать твою мамашу, что ты жив и здоров, и извиняться за твою лень, — кивнул Николай на начатое письмо.

— Я напишу ей сегодня же, товарищ гвардии лейтенант.

— Конечно, сегодня напишешь, в этом не может быть никакого сомнения. А пройдет месяц-два, опять тебя вызывать и стыдить придется?

Автоматчик усиленно ковырял пальцем швы на шапке, наконец проделал дырку и начал выщипывать из подкладки вату. Николай взял у него из рук ушанку и отложил в сторону. На лбу у Чащина выступила испарина. Он готов был расплакаться и, засовестясь, выпалил:

— Каждый день буду писать!

— Каждый день ты не сможешь писать, — спокойно возразил Николай. — Особенно, когда в боях будем. Но все же надо почаще. Вот тебе лист бумаги, конверт — иди пиши.

— Да у меня есть. Спасибо. Не надо.

— Бери. И скажи всем во взводе, кто ленится домой письма писать, — Николай хитро сощурился. — По секрету скажи: пусть напишут. Стыдно родных забывать.

— Понятно! — Чащин схватил шапку.

— Можешь идти.

— Спасибо, товарищ гвардии лейтенант. — Глаза его сияли, и лицо расплылось в улыбке. Он сказал: «Счастливо оставаться» — и старательно козырнул и выбежал вон. Николай весело посмотрел ему вслед.

Прошло с полчаса и снова раздался робкий стук.

— Да?

— Можно? — вошел старшина Черемных. Он постоял, сдвигая кожу на лбу и насупив свои рыжие брови, и, наконец, пробубнил. — По личному делу, товарищ гвардии лейтенант…

— Проходи, Александр Тимофеевич, садись.

Старшина помедлил у двери, потом сел и уставился на полоску огня коптилки. И Николай молчал, давая ему подумать. Ясно: у Черемных что-то случилось. Старшина продолжал отсутствующим взглядом смотреть на коптилку. Тогда Николай начал издалека, чтобы завязать разговор:

— Оружие почистили?

— Почистили.

— Что ребята делают?

— Письма строчат. Что-то на них наехало сейчас. Все за бумагу взялись, — попытался улыбнуться Черемных, но улыбки не получалось.

— Да ну? А ты уже написал?

— Кому? — Голос Черемных звучал, как из порожней бочки, и получилось «куму».

— Своей тагильчанке.

— Я ей писать больше не буду.

— Почему же?

— Она на другую колею стрелку перевела: изменила мне.

— Не может быть! Откуда ты узнал?

— Вот уже месяц…

Черемных, запинаясь, рассказал о том, что он не получает писем, хотя сам отправляет почти каждый день. Девушка веселая, бойкая, скучно ей одной. А только письмами, конечно, не проживешь: сколько в котлы воды ни лей, топку не разожжешь — не поедешь. Забыла она поди своего рыжего машиниста… А раньше души не чаяла… Все они такие! — заключил Черемных.

— Да-а, — протянул Николай. — Тяжелый случай, — и лукаво заглянул старшине в глаза.

— Не смейтесь, товарищ гвардии лейтенант. Я ее своей невестой считал.

— Эх, ты, невера!

Николай взялся за телефонную трубку, но потом раздумал, достал полевую книжку, вырвал лист и написал:

«Иван Федосеевич! Очень прошу, если есть время, зайдите ко мне, будто невзначай. Мой старшина Черемных совсем нос повесил. Сидит — мрачнее тучи: сомневается в верности своей невесты. Я не знаю, как быть. Сидим, толкуем. Посоветуйте».

— Эй, гвардия! Петр Васильевич! — громко позвал он.

Петя Банных открыл глаза и, еще лежа на топчане, вытянулся по стойке «смирно».

— Слушаю, товарищ лейтенант.

Николай наклонился к самому уху Пети.

— Живо. Найди замполита. Отдай ему.

— Есть!

Петя умчался. Черемных продолжал глядеть на коптилку и даже потрогал, горячая ли она. Николай расхаживал по землянке, заложив пальцы за пояс.

— Не знаю твоей Кати, но, мне кажется, не верить моей землячке ты не имеешь никакого права. Она ведь тоже занятой человек. Где работает?

Пока Черемных рассказывал о девушке-фрезеровщице, ординарец успел вернуться.

— Ну что? — спросил у него Николай за спиной старшины.

Петя зашептал скороговоркой:

— Капитан сказал, что придет. Сейчас занят. А пока послал меня к механику из второй роты Камалову, чтоб я попросил у него письмо от какой-то Кати. Я письмо принес, а он сказал дать вам, чтобы вы старшине пока прочитали. Вот оно.

Николай подошел к свету и быстро просмотрел письмо.

— Вот слушай: тоже как раз Катя пишет. — Голос его понизился. Он расстегнул воротник гимнастерки: — «Здравствуй, дорогой Вася! Пишет тебе твоя старая знакомая Катя. Ты прости меня Вася — ты наверное давно считаешь, что я забыла тебя и поэтому не писала. Нет, Вася! Я тебя жду. Жду, Вася, как дала тебе слово в тот вечер, когда мы вдвоем последний раз ходили на горку провожать солнышко.