Я твой, Родина - Вадим Очеретин

— Будем пробиваться! — твердо прошептал он, взведя курок пистолета.

Все перевели взгляд на лестницу, ведущую из башни вниз и, отпрянув, прижались к стене. К ним поднимался сухопарый гитлеровский офицер в высокой фуражке. Свет падал на него сверху, лица не было видно, только тускло поблескивала кокарда да пуговицы френча с парадными погонами. Он вышел на лестничную площадку, увидел Андрея Яскова и в ужасе закричал по-немецки, хватаясь за кобуру на животе:

— Здесь русский солдат!..

Андрей обернулся. Он стоял, весь перепачканный кирпичной пылью, светлый чуб нависал из-под шапки на глаза. Руками он держался за решетку позади себя и приготовился ударить ногой гитлеровца.

Погудин сверху точно прицелился в голову немцу. Но Перепелица опередил его, он будто в окоп прыгнул на плечи гитлеровцу. Ясков мгновенно поспешил на помощь, ловко подставил офицеру подножку, и они втроем сразмаху упали на пол.

В короткой схватке мысль приходит мгновенно и тотчас должна быть осуществлена. Время не отсчитывает даже секунды. Боец наносит противнику удар, и горе ему, если он долго начнет соображать, что делать дальше. Тяжелодумие в этот миг — такой же враг, как и медлительность в мускулах и дрожь в нервах.

Николай указал Чащину на дверь, остальным на окно.

Внизу из всех комнат за́мка на крик офицера бежали остальные гитлеровцы. Чащин подскочил к двери и, как только на лестнице затопали тяжелые сапожищи, кинул туда гранату. Раздался взрыв, там заголосили, открыли бестолковую стрельбу. Он бросил еще одну.

Бадяев и Банных раскачивали решетку в окне. К ним подбежал Николай и стал помогать. Прикончив гитлеровца, присоединились Перепелица и Ясков. Впятером они навалились, что было сил, и выломали преграду. Тяжелая решетка с грохотом упала на железную крышу. Все хлынули в окно.

— В парк и дальше — в лес! Рацию вперед, — прохрипел Николай, давая дорогу радисту. — Чащин! Документы!

Чащин знал, что надо делать. Он не стал обыскивать убитого, а ножом в одну секунду вырезал всю грудь его френча вместе с карманами и регалиями.

— Все. Пошли! — Николай кинул в дверь на лестницу еще одну гранату и вслед за Чащиным выскочил на крышу, которая уступами понижалась по бесчисленным пристройкам и флигелям за́мка. Стараясь не шуметь по железной кровле, они ринулись с уступа на уступ. Добежали до края. Радист, за ним Бадяев, Чащин и Перепелица кинулись вниз. Николай уцепился за кромку крыши и, повиснув на секунду, спрыгнул на землю. Андрей Ясков ловко съехал по перержавленной водосточной трубе, которая с шумом обрушилась вслед за ним. Петя Банных растерялся: труб больше не было, и он бросился напропалую в колючие кусты свидовника. Упал, и застрял в цепких шиповатых сучьях, громко охнув.

Все это произошло очень быстро. Немцы не сразу сообразили, что предпринять. Да они и не знали, кто и как, убив их офицера, скрылся. В панике они заметались по за́мку. Переполох нарастал. Наконец, в гвалте выделились истеричные команды: «Обыскать!» «Все обыскать!».

Запущенные аллеи парка были усыпаны увядшими листьями. Утренний ветерок, лениво ворошил их. Автоматчики на миг притаились за деревьями, ожидая командира, затем все выбежали на окраину парка к невысокой каменной изгороди. Дальше был виден выкошенный луг, серый от влажных ветров поздней бесснежной осени. За ним — молодой, такой же серый, раздетый лесок, где белели стволы берез.

Николай осмотрелся. По сторонам — никого.

— По одному — в лес, живо! Рацию вперед!

Автоматчики перелезли через ограду и помчались в лесок. Ординарец Николая — Петя Банных отстал. Хромая и судорожно морщась при каждом шаге, он едва доковылял до изгороди. Только Николай успел перетащить его, как от за́мка по парку частой цепью двинулись, стреляя и крича, вражеские солдаты. Их темнозеленые, полусогнутые фигуры осторожно приближались к изгороди.

Николай ухватил ординарца подмышки:

— Быстрей, Петр Васильевич!

Петя Банных переставил вывихнутую ногу и беззвучно заплакал. Потом посмотрел сквозь слезы на товарищей, добегавших до леса, резко повернулся, вставил в автомат новый магазин, взял на изготовку, и прислонился к каменному забору:

— Бегите! Я их… Я их задержу.

— Молчи! — Николай хотел взвалить его на плечи. — Успеем. Берись за шею.

— Нет, нет! Со мной не успеете! Они погонятся и увидят всех нас — Петя задыхался и с трудом выговаривал слова. — Я отстреляюсь один. Давайте сюда, фрицы! — Его голос вдруг окреп, и автомат забился в долгой очереди. — Бегите! Бегите, товарищ лейтенант. Без вас ребята пропадут. — Он опять переменил патронный рожок в автомате, сунул руку на грудь, оборвал пришитый под гимнастеркой кармашек. — Вот…

Он отдал командиру свой комсомольский билет, на миг прислонился к плечу Николая и, оттолкнув его, снова открыл стрельбу. Николай понял: другого выхода нет. Немцы за изгородью закричали свое «аля-ля», будто поднимались в атаку по меньшей мере на дзот. Николай еще помедлил и, боясь обернуться, побежал, низко пригибаясь к земле. Сзади сквозь беспорядочную ружейную пальбу колотилась, отдаваясь у Николая стуком в висках, прерывающаяся дробь автомата. Потом ухнула граната. Затем опять застрочил автомат. Снова — граната.

Едва Николай добежал до лесу, где в кустах спрятались остальные разведчики с радистом, как стрельба оборвалась. Он несколько мгновений никак не мог заставить себя посмотреть назад. Наконец опустился наземь и взглянул туда.

Петр Банных стоял у каменной стены, широко расставив ноги и держа у пояса сжатые кулаки. Справа и слева на него надвигалось человек десять. Когда им осталось до Пети полшага, он чуть дернул руками в стороны и прижал кулаки к груди.

Разведчики сразу не сообразили, что он делает, и никто не отвернулся. Они видели, как двоекратный взрыв расшвырял накинувшуюся на Банных толпу. Рука Николая потянулась к лицу, но пальцы не потерли лоб по привычке, а легли на глаза.

Когда он открыл их, у изгороди скучились немцы. Потом они стали расходиться, унося своих убитых и раненых.

Там, где только что стоял Петя, в лучах солнца темнело пятно на серой стене, да над ним на голой ветке ясеня качалась шапка-ушанка.

— Бисовы диты! — не выдержал Перепелица и взвел затвор.

— Отставить! — прохрипел Николай, подымаясь.

Автоматчики вслед за ним сняли свои шапки.

Глава 9

Погудина искали по радио. Соня Потапова села за самую мощную радиостанцию бригады. В штабной землянке неуютно. В широкое окно видны одни стволы деревьев. Девушка держит в руке микрофон. Охваченное наушниками лицо побледнело, под глазами синь бессонницы. Ослабевший голос настойчиво зовет:

— Вихорь! Ви-и-хорь! Я — Буря! Буря! Отвечайте.

Она переключается на прием, но в эфире — ни звука на этой волне. Слабо жужжат радиолампы. Она пробует две-три волны рядом, в уши лезет визг, тихое подвыванье. Потом снова — молчание. Включает передатчик:

— Вихорь! Ви-и-хорь! Я — Буря. Буря. Вихорь, где вы? Погудин! Погудин!

Окно перед Соней вровень с землей. Ветер кидает в него мертвые листья. Один желтый листок приклеился к стеклу и сиротливо вздрагивает черенком.

С шумом вошел полковник. На сумрачном, гладко выбритом лице — свежий порез от лезвия бритвы. Он кутается в шинель, накинутую на плечи.

— Ну как, товарищ сержант?

Девушка встала, не поднимая ресниц:

— Не отвечает.

— Сидите. Продолжайте.

Она опустилась к аппарату и еще ниже наклонила голову, продолжая поиски.

Комбриг нетерпеливо ходит по землянке, каждый раз резко поворачиваясь. «Вот тебе и вихорь» — думает он.

Данные, сообщенные Погудиным из тыла немцев, чрезвычайно ценны. Но расплатиться за эти сведения таким офицером, как Погудин, слишком дорогая цена. Правда, командир бригады за двое суток с тех пор, как авиаразведка сообщила, что в за́мке расположились немецкие войска, уже начинал смиряться с мыслью о гибели разведки. Но какая-то искорка надежды все еще теплилась в нем, и он все время думал об этом, чем бы ни занимался. А дел было хоть отбавляй: через две недели танки должны отправиться в прорыв, рейд предстоял серьезный.

— Вы б отдохнули, Соня. — Полковник внимательно посмотрел на измученную радистку, которая продолжала монотонно взывать в эфир. — Никто вас не подменял? Идите к себе в машину.

— Нет. Разрешите еще?

— Дальше искать по радио безнадежно. Кончайте, — приказал полковник. — Очевидно рация у Погудина повреждена.

Девушка сняла обруч с наушниками и быстро обернулась к нему. В ее воспаленных глазах было столько решимости продолжать позывы, что комбриг сразу изменил свое приказание.

— Ну, хорошо, хорошо, еще немного можно, — успокоил он ее и подумал: «Откуда такое упрямство в девчонке? Третьи сутки не отходит от рации».