Я твой, Родина - Вадим Очеретин

— Ну, хорошо, хорошо, еще немного можно, — успокоил он ее и подумал: «Откуда такое упрямство в девчонке? Третьи сутки не отходит от рации».

Помолчав, полковник спросил:

— Вы кем были до армии?

— Студенткой.

— Студентка? Какого же вуза?

— Уральский индустриальный.

— А, уральский. Вы хорошо Погудина знаете?

— Нет, видела его всего два-три раза. Он молчаливый, сдержанный, о себе не любит говорить.

— Да, за ним есть этот недостаток: вот уже третий день ничего о себе не сообщает, — пробовал шутить полковник.

Соня не ответила и снова надела наушники. Полковник сел рядом. Он припоминал все детали из рассказа санитара, который в очередь с другими автоматчиками дежурил на «НП» артиллеристов. Дядя Ваня видел в стереотрубу, как семь человек пробежало по крыше за́мка.

Полковник перебирал в памяти: «Бежали, торопясь. Значит это было уже тогда, когда нижние этажи занял противник… Бежали, не отстреливаясь… А как? Сразу на край, или метались из стороны в сторону?» Подумав о такой важной детали, полковник взял телефонную трубку и приказал вызвать санитара Новикова. Ему хотелось убедиться, что Погудин без препятствий ушел из за́мка.

Через две минуты явился дядя Ваня. Усы обвисли: на них так же, как и на шапке, и на плечах, был снег. Комбриг не дал ему доложить о себе.

— Снег пошел? — спросил он.

— Пороша, товарищ гвардии полковник.

Комбриг еще раз расспросил санитара, что тот видел, когда сидел у стереотрубы на переднем крае. Новиков обстоятельно и многословно рассказывал то же самое, что и раньше, и ничего не прибавил.

— Гвардии лейтенант Погудин должны вернуться, товарищ полковник. Они там все ловкачи подобрались, — закончил он.

— А как по крыше бежали? Прямо, или сначала в стороны метались?

— Совершенно прямо, товарищ полковник. У них, наверное, план был… Только кто-то один немножко замешкался, пока спрыгнул.

— Кто же это по-твоему мог быть?

— Не знаю, товарищ полковник. Расстояние большое, стереотруба не берет.

— А за ним кто-нибудь выбегал на крышу?

— Нет, не видно было. Только они — семь человек, я считал внимательно. Все семеро живы-невредимы.

«Могли бы еще вернуться, — подумал полковник. — Но снег. Снег — не во время! В темноте еще могли бы пробраться, а на снегу их перестреляют — и конец. Кто мог предвидеть такую неожиданность? А надо было предвидеть! И снабдить Погудина белыми маскировочными костюмами!»

Он сосредоточенно смотрел на капли, бисером рассыпанные на шапке, на шинели гвардейца. Со снегом совсем уменьшилась надежда на то, что Погудин выберется.

— Ви-и-хорь! Ви-и-хорь, — монотонно звала Соня.

— Прекратите! — оборвал он ее. — Выключайте рацию.

Соня испуганно вздрогнула. Затем медленно встала.

— Есть.

Распахнулась дверь. Нагибаясь и обмахиваясь перчаткой, в землянку ввалился усыпанный снегом комбат Никонов.

— Ну, как глазастая? Есть что-нибудь? — Он увидел комбрига и выпрямился. — Здравствуйте, товарищ полковник! Извините, что я так…

Вслед за ним вошел Фомин. Он поздоровался и спросил:

— Что уже прекратили вызывать Погудина?

Никто не ответил ему. Санитар дядя Ваня застеснялся и попросил разрешения идти. Полковник отпустил его и потом приказал Соне:

— Пригласите сюда начальника штаба. Да не ходите. Разыщите по телефону. Он сейчас, наверное, с третьим батальоном на полигоне.

— Есть, товарищ полковник!

Соня подумала: сейчас что-то будет предпринято для спасения Погудина. Она оживилась и начала звонить во все концы по телефону. Сдерживая голос, чтобы не мешать разговору офицеров, она старалась не пропустить ни одного их слова.

Никонов и Фомин рассказывали, как все офицеры и бойцы батальона только и толкуют меж собой, что о Погудине. Все восхищаются его смелостью и крепко огорчены тем, что он пропал. Почти все предлагают добровольно пойти на выручку любым способом от разведки боем до парашютного десанта. «Такие, как Погудин, — всегда любимцы коллектива, — говорил Фомин. — Надо что-то сделать, успокоить людей».

Полковник несколько раз подчеркнул, что Погудин успел передать очень ценные сведения, которые полезны даже штабу фронта. Но ни о какой разведке боем в направлении за́мка речи быть не может.

— По замыслам командования мы не имеем права обнаруживать свои силы перед нашим крупным наступлением, — закончил он.

— Так что ж? Выходит, ничего и предпринять нельзя? — огорченно спросил Никонов. Его невысокая фигура согнулась. Полное румяное лицо помрачнело. Он словно сразу постарел, когда понял, что теперь уже Погудин может не вернуться.

Соня закончила разговоры по телефону и доложила полковнику: начальник штаба сейчас придет. Потом посмотрела на Никонова. Ей захотелось подойти к нему, успокоить, вселить в него веру в возвращение разведчиков. Она перевела взгляд на Фомина. Тот сидел в стороне, не шевелясь, опустив руку вниз, и тихо постукивал пальцем по ножке табурета. Соня вслушалась. Оказывается Фомин выбивал азбукой Морзе: «П-о-г-у-д-и-н-Н-и-к-о-л-а-й-П-о-г-у-д-и-н». Она понимающе кивнула ему и вздохнула.

Полковник встал и заходил по землянке, поправляя шинель, спадающую с плеч. Он не любил показывать перед подчиненными своих, как он выражался, «расшатанных за войну нервов». Держать себя в руках ему сейчас было трудно, он считал себя виноватым в том, что пустил Погудина в тыл противника. И не столько для остальных, сколько для себя, он сказал:

— Мы не знаем точно, что Погудин с бойцами погиб. Поэтому мы не имеем права хоронить его прежде времени. Они должны вернуться, и мы должны верить в это, — он твердо выделил слово «должны». Все, что от нас зависит, мы делаем. Так и скажите, Иван Федосеевич, личному составу батальона.

— Есть, — вяло ответил Фомин.

— Все части, — продолжал комбриг, — стоящие на переднем крае, предупреждены и в случае помогут Погудину прорваться на самом трудном этапе — через первую линию обороны противника.

— Если только он жив, — вставил Никонов, — они проползут хоть по самым головам немцев.

— Вот, вот, — комбриг даже как будто повеселел. — Это ж, Василий Иванович, твой воспитанник. Что же ты голову повесил прежде времени? Фомин! Обращаю ваше внимание на политико-моральное состояние вашего комбата, — закончил он, довольный, что за шуткой сумел спрятать свое угнетенное настроение.

— Потому и повесил голову, что — мой… — горячо ответил Никонов, приложив ладонь к своей груди, но тут же смутился столь расчувствованному жесту и махнул рукой. — Вон моему замполиту ни черта не делается. Чугунный человек!

Иван Федосеевич посмотрел на него внимательно, с укоризной и покачал головой.

— Эх, Вася! — произнес он. Тебе нужно, чтобы я лежал на койке и плакал, как тюлень?

Сказав, он повернулся к Соне и улыбнулся. Глаза у него серые, мягкие, спокойные и в то же время молодые. И улыбка хорошая, тоже спокойная. Такая улыбка бывает у человека с чистой и сильной душой. Он смотрит так, будто берет по-отцовски за плечи и отдает половину своей выдержки, воли, стойкости: «Ну, что ты, девушка, приуныла? Разве может что-нибудь сломить или покачнуть нас? Мы же гвардейцы». Соня сразу поверила в то, что Погудин обязательно вернется. Вот он уже подходит со своими бойцами, усталый, но веселый к лагерю. Вот направляется к штабу. Спускается по ступенькам. Она даже испугалась, что все это действительно так. Хотела попросить разрешения уйти, чтобы не выдать своей радости при встрече с Погудиным. Но не успела.

Дверь раскрылась, и вошел начальник штаба. Рослый, плотный, щеголеватый офицер с крупными чертами лица. У него были густые длинные брови, от этого он выглядел неприветливым и сердитым.

— О Погудине ничего ясного, — сказал он, не дожидаясь расспросов. — По сведениям общевойсковой разведки на всех участках наблюдатели не отмечают никаких стычек в прифронтовой полосе противника. Авиаразведка также ничего не обнаружила. По показаниям «языков», добытых вчера и сегодня нашей пехотой на переднем крае, никаких групп советских солдат немцы у себя не обнаруживали. Но один пленный, пойманный разведкой соседней стрелковой дивизии, сообщил, что в их части ходят такие слухи. — Начальник штаба вынул блокнот и заглянул в свои записи. — Будто в каком-то доме, где расположилась воинская часть «эс-эс», появился «партизан». Он якобы убил ножом одного обер-лейтенанта. Затем кидал гранаты, убил еще одного и ранил трех. Когда его стали ловить, он отстреливался, ранил еще пятерых и подорвал себя на гранатах, убив осколками двоих и ранив четырех. Вот и все.

Василий Иванович Никонов сидел и загибал пальцы, считая перечисляемые потери противника.

— Четыре убито, двенадцать ранено. Так!

— Возможно, что это и преувеличено. Пленный ссылается только на слухи, — добавил начальник штаба. — И неясно, почему речь идет об одном «партизане».