Имя Кати - Павел Николаевич Губарев

— Найдётся само. Или не найдётся.

— А тогда что?

— Ничего. Ждать.

— Хм… ладно. Может, с песнями так и надо.

— Не только с песнями.

— То есть? — Катя перестала жевать.

— Надо учиться у деревьев. В Москве их почти нет. Да и в остальном мире не густо.

Лёва посмотрел на ГМО-горошек на Катиной тарелке. Горошек, наверное, не был виноват в исчезновении деревьев: он мирно вырос на плантации и никого не трогал. Но другие растения действительно когда-то расползлись с ферм и пошли завоёвывать города своими спорами, начисто вытеснив привычную флору за пару десятков лет. Ползучие побеги обвивались вокруг фонарных столбов и наползали на стены, растягивались по асфальтовым дорожкам, так что пешеходы спотыкались о них; зелёные плети накручивались на колёса припаркованных машин, давая газетчикам повод кричать о «гербопокалипсисе», а политикам — поднять на знамя возвращение деревьев в города. Впрочем, ни крики, ни заявления с трибун не помогли: деревья, окутанные травой, почти все погибли от нехватки света.

Лёва вздохнул:

— Когда-то обычных деревьев было много. Одних названий красивых сколько: тополь, ясень, берёза, клён… К-лё-ё-ён. Красивое слово. Как выглядел клён? Неважно… деревьев было много. Люди смотрели на них, учились.

— Чему учились? — спросила Катя с набитым ртом.

— Жизни. Ты стоишь, растёшь, никуда не спешишь. Приходит дождь, питает тебя. Всё, что надо, — под твоими ногами, осталось пустить корни.

— Но… стой. Ты не можешь быть как дерево. Это как-то даже… тупо. Да просто не получится.

— У меня получается.

— В смысле? У тебя тоже корни?

— Практически. Я живу всю жизнь тут недалеко. Ходил в детский садик, потом в школу — тут, в соседнем квартале. Потом мой детский сад снесли, а на его месте построили вот это.

— Офис?

— Ну да. И я стал ходить в офис. Видишь, само всё появилось. Встретил тебя. Что ты делаешь сегодня вечером?

Катя подумала, что, пожалуй, для него время действительно идёт по кругу: здания меняются, а маршрут — нет. Так всё и зациклено: день превращается в ночь, а потом снова в день, вдох — в выдох и снова во вдох, времена года сменяют друг друга по кругу, люди рождаются, умирают и снова рождаются. Интересно, что сказал бы Лёва, если бы узнал, что у неё в раздевалке лежит огромный рюкзак, набитый одеждой, который она сегодня потащит в Приют.

— Не так быстро, молодой человек, — сказала Катя. — Вы ждёте дождя, вот и ждите. Не делайте поспешных движений.

— Тогда в следующий раз? Завтра?

— Посмотрим.

— Послезавтра?

— Увидим.

— На следующей неделе?

— Как получится. Я ещё посомневаюсь, стоит ли мне общаться с парнем, который не может написать про меня песню.

— А я не могу?

— Не знаю. Вдруг песня «не придёт»? А сам он и пальцем не пошевелит, чтобы целенаправленно постараться.

— Может, если девушка даст шанс, то молодой человек будет окрылён и песня напишется? Он возьмёт гитару, пальцы лягут на струны, образовав, скажем, си минор, потому что Катя похожа на си минор, потом ля мажор, потому что её берет похож на ля мажор, и парень запоёт: «Ка-а-атя…».

— Нет!

— Постой… Да, не так. Лучше так: «Каа-а-а…тя-а-а-а».

— Я сейчас тебя вилкой ткну.

— Почему?

— Терпеть не могу это имя. Только брат меня так зовёт. Мама называла меня Катёнком, коллеги зовут Катериной или Екатериной, айтишники на конференциях — Кейти. И ни один из вариантов мне не нравится. Я тебе как представилась?

— Э-э-э-м-м-м…

— Что-то ты мычишь на ноте «фа». Её нет ни в одном из этих аккордов.

— Э-э-э… верно. Нет. Но как к тебе обращаться? И что в песне петь?

— Не знаю, — Катя сложила руки на груди. — Ещё не выбрала. Жду, пока имя само найдётся. Найдётся ведь?

— Рано или поздно, — кивнул Лёва.

— Может, Джинни?

— Похоже на велосипедный звонок.

Катя рассмеялась. Она огляделась, не подслушивает ли кто. Но нет: обеденный перерыв подходил к концу, и столовая постепенно пустела. За теми столиками, которые ещё были заняты, шли свои разговоры: люди звенели вилками о тарелки и перекрикивали звон; а те, кто сидел поодиночке, не отрывались от планшетов, как будто поглощали одновременно и обед, и новости.

«Интересно, — подумала Катя, — если я стану известной актрисой, наверняка кто-то будет читать новости обо мне за обедом, в такой же вот столовой с искусственным светом и зелёными треугольниками на стенах, которые принято считать современным успокаивающим дизайном. Моя фотография будет смотреть на склонившегося над ней менеджера, который не глядя цепляет вилкой рис и кидает в рот. Того гляди — случайно подцепит тебя вместо риса. Надо, надо сменить имя. Пусть это будет какая-нибудь Джинни. Я, но не я».

Она прищурилась и оглядела Лёву.

— Как-то дерзко отвечаешь для влюблённого.

— Но как я могу врать девушке, в которую влюблён?

— Хорошо. Может, Кенди? — предложила Катя.

— Ты же не любишь сладкое. Потом… это еда…

— Я знаю парня по имени Сыр.

— Да? Я, кажется, тоже. Ты его откуда знаешь?

— От верблюда. Может, Лама или Лана?

— Лана… это неплохо. Кстати, обрати внимание, что «Катя» и «Лана» мы произносим почему-то по-разному. В обоих словах две ноты, но в одном имени разница в тон, а в другом — полтона.

— Может, мне сразу выбрать имя, которое уже есть в куче хороших песен? А то вдруг ты — лентяй — так и не напишешь. И как я буду жить без песни про себя? Впрочем, найдутся другие, напишут.

— Другие? — Лёва искренне растерялся.

— Да, такие, которые не ждут у моря погоды, а активно добиваются чего-то в жизни.

— Кстати, слушай, а как ты раздобыла тот пиджак в офисе класса А?

— А, ну это было совсем просто. Я схватила первого попавшегося молодого человека, затащила его в раздевалку и стала целовать. Он начал раздеваться, я схватила его пиджак и убежала.

Лицо Лёвы вытянулось.

— Шучу, шучу. Я просто зашла в раздевалку и там нашла пиджак.

— И украла?

— Что значит «украла»? На нём не было написано «Чужое! Не брать». Я взяла.

Лёва неодобрительно помотал головой, но ничего не сказал.

— Кстати, ты знал, что я собираюсь