Ай да Пушкин, втройне, ай да, с… сын! - Руслан Ряфатевич Агишев

в тулупе, окинув жадным взглядом поэта, вмиг «дал жару». Cвистнула плетка, опускаясь на круп серого жеребца. Пролетка едва на дыбы не встала, рванувшись вперед с неимоверной скоростью. Возница же покрикивал на своего жеребца, оглушающее посвистывал, продолжая его нахлестывать от души.

— Держи, борода, заработал, — на дворцовой площади Пушкин кинул вознице рубль, а чуть подумав и еще один. — А я в гости… поговорить. Главное только пробиться к телу, а там, как кривая вывезет… Черт, реально же бред! Из самозащиты сделать покушение на убийство, каково? С ума сойти, в самом деле…

Широко шагая, добрался до сторожевой будки с молодцеватым гвардейцем-часовым. Хотел было пройти мимо, как прямо перед ним встало ружье со штыком.

— Не велено! — строго произнес часовой, сдвинув брови. — Не велено пускать, ваше благородие! –тряхнул ружьем, показывая, что не шутит. — Проходи мимо, ваше благородие.

— Ты чего? Я камер-юнкер императорской свиты! Ослеп что ли? — в момент взъярился Пушкин, отмахиваясь от штыка. — Ну-ка, прочь с дороги!

— Сказано же, ваше благородие, что не велено пускать, — еще раз повторил гвардеец, не сходя с мест. По виду было ясно, что часовой настроен весьма серьезно и никого пропускать не собирается. — Проходи.

Пушкин, уже зверея, схватился за ствол и со всей силы дернул на себя. Часовой устоял и в ответ дернул на себя. Прямо, тяги-перетяги.

— А ну, отставить! Я сказал, отставить! — донесся в этот момент громкий голос откуда-то сбоку. Раздался топот сапог по брусчатке. Похоже, командир бежал, судя по командирскому голосу. — Александр Сергеевич! Александр Сергеевич, успокойтесь!

Через мгновение к ним подбежал поручик, придерживая саблю. Совсем юнец, с легким пушком на верхней губе и восторженным блеском в глазах смотрел на поэта [поклонник его творчества, не иначе]

— Александр Сергеевич, какая честь для меня познакомиться с вами лично! У меня дома есть все ваши книги, стихотворения. Это все просто гениально, Александр Сергеевич! Какой слог, какая экспрессия! Восхитительно! — захлебываясь от восторга, он выплескивал из себя слова, словно ствол пулемета. — Ой…

Поручик словно споткнулся. Покраснел. Похоже, до него только что дошло, что он еще не представился.

— Прошу меня извинить, что не представился. Поручик Михаил Викторович Воротынский, честь имею, — коротко поклонился. — Александр Сергеевич, позвольте говорить откровенно…

Пушкин, отпустив ружье часового, кивнул.

— Солдат ни в чем не виноват. Нам дали такой приказ, Александр Сергеевич, — виновато помялся Воротынский, похоже, совсем не понимая, что происходит. — Это все Танеев… Около полу часа назад он появился у нас и строго настрого приказал, чтобы вас не пускали во дворец.

Александр заметно помрачнел. Кто такой Танеев, ему было прекрасно известно. Александр Сергеевич Танеев уже почти два десятка лет бессменно являлся статс-секретарем императора, который ему безмерно доверял. Именно Танеев отвечал за то, кого допускать, а кого не допускать к «императорскому телу». Очень серьезный человек, от неприязни которого просто так не отмахнешься.

— Александр Сергеевич, прошу вас, не пытайтесь пройти, — жалобным тоном проговорил поручик с тяжелым вздохом. — Давайте, я попробую поговорить со своим командиром — полковником Зильберманом. Может быть что-то проясниться, и тогда сообщу вам.

— Государь знает об этом? — глухо спросил Александр, боясь получить утвердительный ответ. Ведь, такой ответ станет ему смертельным приговором, и будет означать, что влияние ордена проникло очень глубоко в государственный аппарат империи. — Это он отдал приказ не пускать меня во дворец?

Воротынский, чуть помедлив, в ответ покачал головой.

— Вряд ли, Александр Сергеевич, — осторожно проговорил тот, тщательно подбирая слова. — Я не думаю, что это сделал сам государь. О таком бы сразу же стало известно.

— Это дает надежду, — Пушкин похлопал поручика по плечу. — Тогда мне пора…

* * *

Санкт-Петербург, набережная Мойки, 12.

Квартира в доходном доме княгини С. Г. Волконской, которую снимало семейство Пушкиных

Пушкин в полной прострации слез с пролетки. До крыльца дома осталось не больше десяти шагов, но он больше не сдвинулся с места. Александр больше не знал, что ему делать дальше. Все его тщательно разработанные планы пошли прахом.

— Не врал, с… Получается, орден везде окопался — сначала обер-полицмейстер, теперь уже статс-секретарь императора. На самом верху сидят. Б…ь!

Выругавшись, поднял голову и увидел людей на крыльце. Впереди стоял его брат — Лев Пушкин, бледный, растерянный. По правую руку от него — Таша, выглядевшая еще бледнее и потеряннее. За ними виднелись две женские головки Ташины сестер.

— Сашенька! Саша! — крикнули едва ли не все вместе, привлекая его внимание. — Сашенька!

Устало улыбнувшись, поэт тоже махнул рукой. Ему сейчас никак нельзя было выглядеть растерянным, не знающим, что делать. Они, его семья, должны видеть в нем несокрушимую скалу, защитника, который не даст случиться ничему плохому.

— Ничего, Сашка, пробьемся, — пробормотал он, пытаясь хоть чуть взбодриться. — Проиграно лишь сражение, но никак не война.

Вскинул голову, расправил плечи.

— Все будет хорошо.

Как же он жестоко ошибался…

— Саша, наконец-то, ты вернулся! — первым бросился к нему Лев. — Я уже сам хотел ехать к обер-полицмейстеру, проситься на прием. Вот, у меня уже готовы прошения… Подожди, ты ведь еще ничего не знаешь!

У Пушкина при этих словах нехорошо «заныло под ложечкой». Похоже, еще какая-то гадость произошла.

— Что еще случилось?

— Саша, у нас отозвали разрешение на издательство всех наших газет и журналов, а еще разорван договор на аренду нашего салона, — говоря это, Лев тряс пачкой каких-то бумаг. — У нас же больше ничего осталось. Мы опять остались с голым задом…

Глава 8

Бойся загнанной в угол крысы

* * *

Санкт-Петербург, набережная Мойки, 12.

Квартира в доходном доме княгини С. Г. Волконской, которую снимало семейство Пушкиных

В столовой собралось почти все семейство Пушкиных — Лев Пушкин в неизменном щеголеватом костюме английского кроя, Наталья Пушкина с сестрами Катериной и Александрой. Празднично сервирован овальный стол, много роскошной фарфоровой посуды. В воздухе витают соблазнительные ароматы пряного французского супа, жареной крольчатины, тушеного лосося, нежнейшего паштета из гусиной печени, ядреных соленых огурчиков и моченых яблок, пирогов с картошкой и грибами, и многой другой вкуснятины.

Но никаким праздником здесь «не пахло», скорее уж обратным — несчастьем или трагедией. Собравшиеся хранили упорное молчание, стараясь не смотреть друг на друга. На лицах