Товстоногов - Елена Владимировна Семёнова

он готов был простить, уже простил мимолетную ошибку молодой женщины. Но Котикова не вернулась. По собственному утверждению, потому что сама себе не могла простить измены.

В итоге главной женщиной в жизни Товстоногова так и осталась сестра. Натела Александровна, заменившая мать его сыновьям, пожертвовавшая своей карьерой ради семьи, ставшая подлинной хранительницей очага его дома, его советчицей, опорой. «Ее советы и умение выслушать, изгнать уныние и прояснить сложную ситуацию, ее женская проницательность и здравый смысл сделали из нее незаменимую для Георгия Александровича помощницу не только в жизни, но и в театральных делах, – свидетельствует режиссер Рудольф Фурманов. – Ее вкусу он доверял абсолютно. Когда что-то не клеилось на репетициях, он звал ее посмотреть “свежим глазом”, когда предстоял серьезный разговор в “верхах”, с нею просчитывались варианты “наступлений и отступлений”. Линия роли, концепция следующей постановки, запой молодого актера, несколько лишних килограммов у ведущей актрисы – все это обсуждалось дома. Гога делился с сестрой всем».

В Ленинграде Товстоногов и Лебедев, в ту пору уже ставший мужем Нателы и отцом их сына Алексея, получили две смежные квартиры на Школьной улице. Между ними была прорублена дверь, и так образовалась единая, общая квартира. Дом, где собирались у обильного стола друзья. Где обсуждались творческие вопросы, а также прочитанные книги, философия, история, музыка… Круг тем и собеседников был самым обширным. А диспуты случались весьма эмоциональными, и Додо принимала в них не последнее участие.

«Сандро рассказывал, – вспоминает Рудольф Фурманов, – что ее отсутствие, ее отъезд куда-нибудь, хоть ненадолго, воспринимался в доме как неслыханная катастрофа – все разбредались по своим углам, по своим маленьким комнаткам, и грустно, непривычно тихо становилось в квартире. И снова все оживало с первым же поворотом ее ключа в замке: все опять собирались на кухне, начинались разговоры, шутки и смех».

Позже семья переехала на улицу Савушкина, почти упиравшуюся в берег Финского залива.

Кроме этой сдвоенной квартиры у Товстоноговых была также небольшая дача в Комарове. Пеших прогулок Георгий Александрович не любил, зато любил вместе с сестрой поиграть в теннис на местном корте. Здесь хозяйством заведовал Евгений Лебедев. В отличие от дворянина Товстоногова сын сельского священника умел поистине все: все мог сделать собственными золотыми руками, все отремонтировать. Попутно объясняя шурину отдельные премудрости деревенского, да и домашнего хозяйства. К примеру, что такое «балясины»…

«Георгий Александрович был абсолютно беспомощным в быту, и Евгений Алексеевич очень помогал Додо управляться с мальчиками и по хозяйству, – свидетельствует Рудольф Фурманов. – Беспечная пятнадцатилетняя девчонка, которую он помнил по Тбилиси, стала серьезной “матерью семейства”. Она должна была воспитывать двух малышей, успевать приготовить, убрать, накормить и еще выучить “свои кости”, как она называла медицинские учебники… А ведь, в сущности, она была совсем девчонкой! И была достаточно непрактичной, как и ее брат. Обмануть их ничего не стоило…

И Евгений Алексеевич взял “шефство” над ними. Он умел делать все: выкупать и перепеленать грудного младенца, выбрать хорошее мясо, приготовить вкусную еду, перелицевать пальто, побелить потолок, наловить рыбы, поставить набойку – все, за что он брался, у него получалось. Когда Додо уезжала в Москву на сессию… Лебедев, не в силах расстаться на вокзале, ехал с нею до Бологого и там, пересев на встречный поезд, к утру возвращался домой, играть спектакль».

«Он был очень одинокий человек, это несправедливость судьбы», – говорила о своем учителе Татьяна Доронина, прима его театра, некогда также, хотя и по-своему, в плане профессиональном, покинувшая его и всю жизнь каявшаяся в этом предательстве, которое простил ей сам мэтр, но которое она не смогла простить себе.

Да, Георгий Александрович остался одинок как мужчина, однако его дом был по-настоящему счастливым, полным любви, тепла, взаимопонимания. Здесь он был окружен неизменной заботой, здесь росли в любви и дружбе его сыновья и племянник, здесь он мог вечера напролет беседовать с друзьями и единомышленниками или затворяться у себя, погружаясь в тихий мир своих книг, своих мыслей… Гармония… Кремовые шторы… Тот самый Дом, еще не разоренный налетевшей стихией…

Как известно, опыт личной жизни не может не накладывать отпечатка на творчество любого художника. Некогда в Тифлисе вдохновленный первой любовью Гога выражал ее в романтических спектаклях. Лучшим из них была, по общему признанию, «Валенсианская вдова».

«Творчество Лопе де Вега – бурный протест против всего старого уклада жизни, – писал об этом произведении сам Товстоногов. – Наибольшей ценностью представляется ему земная жизнь, полная радостей и огорчений, но всегда яркая и полнокровная… Человек во всем многообразии страстей – вот подлинный герой Лопе де Вега. В этом – смысл обращения нашего театра к этому автору.

…Искусство любить состоит не в том, чтобы обожествлять предмет своей страсти, и не в том, чтобы утверждать отвлеченный культ дамы своего сердца… а в том, чтобы действенно достичь такого положения вещей, чтобы любимый мною человек был счастлив через меня.

…Любовь испытывается иллюзиями, разочарованиями, ошибками и ревностью для того, чтобы утвердить себя в своей победе и истинности… Истинная любовь все равно выведет из лабиринта недоразумений, ошибок и неузнаваний.

Такова идейная сущность “Валенсианской вдовы”».

В тот же период молодой режиссер имел желание замахнуться на… Нет, не на Шекспира, – на Шиллера. Но немецкий драматург-романтик так и не пожелал даться ему, хотя к его произведениям Товстоногов вновь возвращался и в зрелом возрасте. «Первая проблема, которая встала передо мною, это была проблема “шиллерщины”… – признавался он, размышляя над возможной постановкой «Коварства и любви». – И вот я поставил себе задачей “шекспиризовать” Шиллера средствами театра. Работая над “Разбойниками”, я ставил себе эту же задачу, но пошел по ложному пути».

Возможно, разочарованному романтику именно это разочарование помешало найти общее звучание с немецким драматургом… Зато – уж не темой ли одиночества? – помогло обрести абсолютное созвучие с молодым драматургом Александром Моисеевичем Володиным, плодом чего стал, быть может, самый лиричный спектакль своего времени – «Пять вечеров».

«У него точный, абсолютный слух на современную речь и магнитофонная память. Неважно, что в пьесах Володина нет выдающихся исторических личностей. В его драмах о простых людях, наших соседях, всегда – поэзия», – говорил о Володине поэт Борис Слуцкий.

Александр Моисеевич Лифшиц родился в 1919 году в Минске. Рано осиротев, с пяти лет жил в Москве у дяди, окончил учительские курсы, преподавал русский язык и литературу в школе в деревне Вёшки Московской области… В 1939 году он поступил в ГИТИС на театроведческий факультет, таким образом на год разминувшись с окончившим его в 1938-м Товстоноговым. Однако уже через два месяца юношу призвали в армию. В годы войны Александр Моисеевич служил связистом 440-го гаубичного артиллерийского полка и сапером, был дважды ранен – осколок снаряда так и