Время пастыря - Николай Еленевский

В последующие годы поступали сочинения Пушкина, Гоголя, Тургенева, Гончарова, Достоевского, Островского, Купера, Диккенса, Теккерея. В год свыше ста наименований новейших русских и переводных сочинений, в том числе отдельно для фундаментальной библиотеки, а в семинарии имелась и таковая, по различным отраслям знаний. Так, в 1844 году императорское Вольно-экономическое общество пожертвовало в пользу семинарии книги своего издания по сельскому хозяйству в количестве 63 экземпляров. В том же году по распоряжению преосвященного Антония были предоставлены книги на латинском языке из библиотеки Пинского Лещинского монастыря в количестве 190 томов. По требованию консистории сюда высылались наиболее ценные издания из церковных библиотек епархии, так из Новосверженской церкви поступило 117 томов изданий XVI и XVII веков.

Сам преосвященнейший Антоний пожертвовал 377 наименований книг: часть французских прошлого столетия по истории и политике, часть русских периодических сочинений по экономии и сельскому хозяйству, часть польских по истории, а также многотомные сочинения Гизо, Тьерри, Жоржа, Массильона, Вольтера, Корнеля, Расина, Руссо, Паскаля, Монтескье, Боссюэта, Фурье, Ремюза, а из русских – Павского, Шрекка, Кайданова, Ленца, Щеглова и других.

Семинарская библиотека, а также епархиальный архив были настоящим кладезем для многих историков. Сюда приезжали работать ученые из Санкт-Петербурга, Москвы, Вильни, Варшавы и Киева, не говоря о преподавателях различных светских учебных заведений Минской губернии. Заметим, что некоторые из них просили предоставить интересующие их издания на определенное время для создания научных трудов, и это время настолько растягивалось, что семинария вступала в тяжбу с такими пользователями по поводу возврата принадлежащих ей сочинений.

Старинные издания подвергались реставрации руками самих семинаристов, так как все они обучались переплетному делу. То, что уже нельзя было отреставрировать, списывалось и отправлялось в утиль.

Как свидетельствует исторический формуляр семинарии за 1840–1874 годы,

«выдача книг ученикам из фундаментальной библиотеки, по требованию окружного академического правления от 1854 года, должна была производиться 2–3 раза в неделю, в определенные часы, причем предоставлялось по усмотрению семинарского начальства требовать отчета о прочитанном. Правлением семинарии тогда же было постановлено: выдавать ученикам книги дважды в неделю, в четверг и субботу, с 1 и до 2 часов пополудни».

Много книг выписывалось через книжные магазины Исакова и Вольфа в Санкт-Петербурге с уступкою в 10 процентов. В 1858 году последовало императорское распоряжение о том, что за книги, выписываемые для семинарии от книгопродавцов, на почте страховых и весовых денег не взимать.

К тому же семинария по собственному усмотрению приобретала и современную художественную литературу. Более того, священники выступали в роли ее обозревателей на страницах периодики. Причем делали это весьма зрело и доказуемо по отношению к автору и его произведению. Говоря языком нынешнего времени – весьма профессионально. Убедился в этом, когда прочел впервые встреченную за свою долгую литературную практику подобную статью, принадлежащую перу священника Николая Колосова, на новомодного тогда писателя Максима Горького. Называлась она «Миросозерцание и герои Максима Горького перед судом православного читателя», которая была напечатана в нескольких книжках журнала «Душеполезное чтение» за 1903 год.

Фабула этой литературной статьи, на мой взгляд, выбрана очень верно и проницательно.

Пастырь на примерах из самых различных рассказов Горького, таких как «Коновалов», «Бывшие люди», «В степи», «Емельян Пиляй», «Мальва» и ряда других, говорит читателю о том, что этот писатель преклоняется перед насилием и силой, что главные герои у него – босяки и проходимцы, для которых родина, отечество – пустые слова.

«Таково миросозерцание и таков нравственный облик не только босяков и близко к ним стоящих людей, но и в значительной степени и всех героев Горькаго, – пишет автор. – Но во всей этой массе есть и особенно выпуклые типы, и из нее можно выделить несколько разновидностей положительного, по взгляду нашего автора (Горькаго) типа. Таковы: проповедники свободы, в особенности безусловной свободы. Таковых Горький находит преимущественно вне русскаго народа: цыган Макар Чудра, молдаванка Изергиль, татарин – и их романтические легенды. И люди эти, и рассказываемые ими легенды полны самого обидного презрения к установившимся формам жизни и стеснениям, налагаемым ими на людей, и воспевают простор белаго света, разгул страстей и свободу от всяких обязанностей…»

Окончание этой статьи хотелось бы привести полностью. На мой взгляд, оно стоит того.

«Теперь мы должны ответить на вопрос: верна ли картина нравственного состояния русского общества и народа, нарисованная Горьким?

Сильно ошибся бы тот, кто вздумал бы судить о русском обществе и народе по сочинениям Горькаго. Все, все, кто в каком бы то ни было отношении стоят выше босяка, кто приобрел себе более или менее устойчивое положение в жизни, – все одинаково и почти без исключения осмеяны в сочинениях Горькаго. Интеллигенция – «гниды» – духовно сгнила, пошлость ее превосходит всякое вероятие, все ея либеральные учреждения – лишь лицемерие и обман. Купечество – все, без малейшего исключения, – люди, хуже которых и представить себе невозможно, интеллигентный и либеральный купец – гад, какого не найдешь ни в одном болоте. Мужик – зверь, туп, жаден и труслив.

Таков приговор обществу.

Кто же остается в выигрыше?

Кто заслуживает уважения?

Только один босяк.

Босяк заслоняет у Горькаго весь русский народ. Из-за его широкой спины совсем не видно многомиллионного православного русскаго народа – точно он вымер совсем.

Но и этого мало.

Босяк не только заслоняет собою русский народ, но он и в своем роде герой. Он (и один только он) заслуживает сочувствия и уважения. Хотя Горький отнюдь не скрывает его отрицательных качеств, но изображает их так, что эти качества обращаются босяку едва ли не в заслугу и, по крайней мере, составляют вину не его, а интеллигенции.

Словом, босяк изображен у Горькаго в приподнятом, мелодраматическом тоне. Это уже не пропойца, у котораго «нутро горит до смерти от жажды водки, презирающий и ненавидящий работу, высматривающий, где что плохо лежит, и потрясающий воздух неприличною руганью, – это скорее трагический герой бульварных французских романов XVIII и прошлаго столетия и на его Марлинскаго (намек на знакомство с ним нашего автора дан устами Вареньки Олесовой, увлекающейся будто бы этими бульварно-героическими романами, во время одно в обилии переводившимися и издававшимися в России). Это в своем роде герой, нередко носящий в груди почти титанические силы, зачастую носитель мировой скорби и остроумный философ, едко и беспощадно осмеивающий ложь, пустоту и зло жизни. Это, наконец, будущий социальный мститель, мечтающий об «универсальной мести» всем «господам жизни», хотя он в то же время унижается и лебезит перед всеми и трепещет обыкновенной полиции.

Он совершает геройские подвиги, способен на безграничное великодушие, попирает блага мира, презирает жизнь. Женщины, и не босячки, а богатыя и едва ли не знатныя, наперерыв добиваются его любви.

Самая фигура босяка – иногда «львиная, огненная, сжатая в ком мускулов», он рычит, ревет и скрипит зубами от сочувствия Стеньке Разину, и от него в это время исходит что-то возбуждающее и опьяняющее, какой-то горячий туман.

Вообще, босяк возвеличен Горьким за счет всего русскаго народа.

Горький не первый открыл в России босяка: его изображали до него и Тургенев, и Достоевский, и Лев Толстой, и Григорович, и Островский и многие другие. Но они старались открыть даже в самом падшем человеке искру Божию, остатки совести и сознание своего падения, способность и желание стать лучшими, но не возвеличивали того, что не достойно возвеличения, и не изображали босяков героями и едва не титанами…

…Какое впечатление могут произвести на читателя сочинения Горькаго, принимая во внимание в особенности то, что они усердно читаются всеми классами общества? Впечатление, которое никак нельзя признать желательным. Мир босяков, где уважается только сила, нахальство да звериная хитрость, где хорошо живется лишь тому, у кого длинные когти да острые зубы – и тем лучше, чем они острее и длиннее, где главное правило жизни – «наплевать на все», где первыя места принадлежат волкам в человеческом образе и ворам – людям босым и голым не в буквальном, а в духовном и нравственном смысле, – ни в коем случае не способен пробудить в душе добрых чувств и дать здоровое освежающее чтение…»