Время пастыря - Николай Еленевский

«Январь 25 числа. За шесть фунтов восковых свечей в училищной лавке (магазин по продаже церковных принадлежностей Пинского духовного училища – прим. авт.) заплачено шесть рублей.

За один пуд крупчатой муки на печение просфоры училищному поставщику разных продуктов Еврею заплачено два рубля двадцать копеек серебром.

За один фунт ладана пинскому купцу Колодному заплачено сорок пять копеек серебром.

И того в расходе в январе наличными 8 р. 65 коп.

Билетами ……………

К 1 февраля в остатке наличными 14 р. 33 коп.

Билетами ……………

Свидетельствуем:

священник Платон Тихонович.

И. д. псаломщика Даниил Бернадский.

Сверхштатный псаломщик Петр Лукашевич.

Церковный староста Федор Старинский».

И добавление к выше написанному:

«Внесено местному Благочинному на уплату за “Синодальные ведомости” и сборник узаконений шестьдесят копеек серебром и за книгу землевладельцев Минской губернии восемь копеек».

И далее уплачено за «Губернские ведомости», за «Церковные ведомости», за приобретенные книги…

В апрельском расходе за 1880 год записано, что

«за парчовую ризу на желтом фоне с бархатными малиновыми цветами со всем прибором заплачено приказчику Пинского купца Якова Фейгельмана тридцать рублей серебром.

О получении этих денег приказчиком Ниренбергом свидетелем был Абрам Куртман».

Здесь же плата за новое паникадило, черную ризу, медную купель, внутри полуженную с двумя рукоятками и тремя при ней подсвечниками.

И примерно в таком же духе вплоть до завершения данной книги, прошнурованной и скрепленной церковной печатью. Обычная бухгалтерия. Но и она была по-своему интересной, поскольку раскрывала некоторые моменты жизни полесского села. Скажем, расход за апрель составил свыше семидесяти рублей серебром, а в остатке на май значилось еще 29 рублей 51 копейка. Выходит, не столь бедно жили здешние прихожане, как это часто преподносится по нынешним временам различными журналистами, писателями, краеведами. Это весомое подкрепление строкам грамматики Тихоновича. Вспомним, как он пишет:

«Езеп! Пойди ты у клить, да возьми мои чоботы, да прынеси у хату, нехай крохи нагрэюцца, бо вельми нахолодали. Трэба обуцца да занести гэтые грошы до старосты, бо зноу нияки хрып выдерецца, да и зноу не заплатю цынизу. Зыле! Пойди ты там у кубли да озьми пять рублей грошей, да дваццатку дрыбными озьми, а решту положы, да онно добре зачыни».

Заметим, не лапти, которые постоянно вешают на стенку во всех наших музеях, а сапоги. И пять рублей с мелочью по тем временам очень большие деньги. Оказывается, они водились у полешуков.

Или такие строки:

«Ну, як вжэ у нашого Опанаса одномасные кони, то и во всим сели нема ни у кого гэтаких, чорные, бра, так як та галка. Да й спасные такие, що й вода на них не одержыцца».

Так говорили, да и сейчас говорят о сытых и гладких лошадях. Значит, прекрасным хозяином был Афанасий, который позволял себе подобрать одномастных лошадей и содержать их.

Поэтому строки церковной бухгалтерии имели и, на мой взгляд, имеют свой исторический вес.

Искать в архивах что-нибудь о простом сельском священнике – дело бесполезное. Это сейчас, когда пришло время осмысления, понимаешь, что он оказался для нашей истории пусть и небольшой, но величиной, оставившей свой след. Смог бы он претендовать на большее, окажись благосклоннее к нему судьба? Вполне вероятно.

Правда, мы прекрасно осведомлены, что и сама история порой действует избирательно, сортируя по своему усмотрению и людей, и их дела. Субъективизм во взглядах современников становится объективным и вносится в исторические анналы как объективность. Время же ставит эту объективность под сомнение, и уже другие мыслители-современники начинают свой ряд исторических ценностей.

Но в каждом ряду присутствует то, что не теряет своей исторической ценности и придает этому ряду фундаментальность и незыблемость. Порой эти ценности имеют крохотную величину, но это не умаляет их значимости. Так как эта значимость определяется вековечностью. У грамматики Тихоновича есть свое историческое начало. Свои корни. Ее по нынешним временам можно назвать по-разному. Все зависит от того, кем будет человек, ее прочитавший, оценивший, исходя из своего внутреннего мировоззрения, таковым и будет его вердикт. Одни назовут ее «местечковой», то есть присущей лишь, как я уже говорил, определенной группе нашего общества и уже уходящей в языковую историю, ибо эта история очень сильно обновила и обогатила наш язык. Для других – это корни того дерева, которое выросло и стало частью одного большого строения под названием – родной язык.

Будут и третьи, скептики. Есть ли таковая грамматика, не было таковой – для них все равно.

Хотя, скорее всего, это весьма условная градация. Весьма. Сложно, да и абсурдно проводить ее, не навредив многим историческим тонкостям. Да и ни к чему.

В ноябре 2004 года в деревне Лунин прошла первая «Лунінская восень», посвященная 140-летию здешней школы и человеку, принявшему активное участие в ее открытии, ставшему в ней одним из первых учителей – Платону Тихоновичу. Он начинал как законоучитель и преподаватель языка. Потом мне удалось подсчитать его школьный стаж – 55 лет.

Вот на этой «Восені» Андрей Мазько, первый заместитель председателя Лунинецкого райисполкома, ко всему и хороший поэт, высказал мысль, что биографию Тихоновича надо искать в здешнем крае.

– Не могла она исчезнуть, как и не исчезла церковная библиотека, а помимо библиотеки и вся церковная бухгалтерия, – Андрей Иванович оживленно потер ладони, как всегда делал в минуты чего-то радостного, вдохновенного. – Священники – народ скрупулезный, дотошный. Одним словом, надо искать. К тому же есть предложение не ограничиваться нынешним разовым мероприятием. Ведь на будущий год грамматике Тихоновича исполняется 130 лет, вот и посвятим ей следующую «Лунінскую восень».

Его поддержали писатель Анатоль Крейдич, поэты Валерий Гришковец, Анатоль Шушко, редактор газеты «Лунінецкія навіны» Татьяна Войцеховская, коллектив школы.

Более того, в подготовке и проведении очередного мероприятия самое активное участие приняли районные отделы образования и культуры. То, что я до этого времени считал делом только своей жизни, вдруг затронуло и оказалось нужным и важным для многих и многих.

На сей раз «Лунінская восень» собрала значительный круг поэтов и писателей, учителей, библиотекарей, талантливую молодежь. Этот круг уже не ограничивался рамками одного района. Приехали представители творческой интеллигенции Минска, Бреста, Пинска.

Началось все у памятника Якубу Коласу, открытому в Лунинце во время областного праздника «Дожинки». Затем мероприятие продолжили в деревне Лунин.

Директор Лунинской школы Сергей Курак с учителями подготовил прекрасную выставку работ сельских умельцев. Особенно гостей поразил школьный музей. Одна его часть была посвящена современной деревне, другая представляла композицию тех времен, когда по этим улица хаживал святарь Тихонович.

Читались стихи, пелись песни, на небольшой школьной сцене вихрились народные танцы.

Стержнем всего происходящего являлась грамматика Тихоновича. Она объединяла, она созидала, она украшала.

И становилось все более очевидным: немыслима она без автора!

Опять предстояло пройти путь, который уже считался практически завершенным. И в какой-то мере пройти заново, потому что, несмотря на все предыдущие старания, как и мои, так и многих помощников, ничего нового об авторе не прибавилось. Все встречавшееся – это домыслы, вымыслы на грани легенд, пересудов, пересказов…

Начинаешь осознавать и страшиться того, что впереди уже нет ничего.

Это, пожалуй, хуже, чем тупик! Ты нацелен на свет, на выход, на удачу! А шаг вперед – беззвучная стена, шаг в одну сторону – та же стена, шаг в другую – опять она. Услышишь что-то, обрадуешься, а это «что-то» оказывается эхом от уже однажды пройденного пути.

Эхо не рождало надежду, но и не отбирало ее.

Весенним днем 2006 года решил опять заехать в гости к Ганне Карпец. Случилось это накануне Святой Пасхи, и Ганна затеяла небольшой ремонт. Несколько месяцев назад был у нее. Тогда говорили, вспоминали. Я попросил найти для меня снимок Василя. Сказала, что поищет:

– У него и альбомы какие-то сохранились. Все вклеивал туда разные журнальные и газетные вырезки.

Я тогда по своей прихоти полез на чердак, долго копался в самых различных книгах. Ничего не выкопал, с тем и спустился вниз. Долго отмывался. Ганна предложила полотенце. Вздыхала:

– Ох, и едучая эта пыль. Чуть где сядет – не отобьешься, не очистишься. Я же тебе говорила, а ты не верил.

Теперь, извиняясь за некоторый беспорядок, выложила передо мной несколько альбомов, фотоснимков, а также писем от друзей, сотрудников музеев.