Шаляпин - Моисей Янковский

До прихода сюда он успел сорвать первые аплодисменты на сцене и на концертных эстрадах. О нем с симпатией говорили в художественных салонах столицы. Ему казалось, что он уже почти сложившийся художник, — а в этом его, кстати говоря, уверяли и многие из тех, кто умел вглядываться в природу молодого дарования. На казенной сцене такого не было и, в силу устойчиво сложившейся системы, быть не могло.

В этом отличие Мариинского и Московского Большого театров от Александрийского и Московского Малого. Там молодой артист оказывался под неустанным попечительством старых мастеров. Они воспитывали смену. Они проходили с молодежью роли, особенно, если речь шла о вводе в готовые спектакли. Они были подлинными учителями сцены, воспитателями. Мы имеем тому бесчисленные доказательства в воспоминаниях многих крупнейших артистов драмы прошлых времен. Там была давняя традиция художественного попечительства о молодых, и она приносила обильные плоды.

В Мариинском театре молодой певец оказывался в руках одного лишь концертмейстера, с которым готовил партию, причем никакие отступления в ее трактовке от установленного не допускались. Затем артист переходил к дирижеру, который точно так же требовал пунктуального соблюдения темпов, оттенков, словом, всего, что соответствовало тому, как идет готовый спектакль. Дежурный режиссер указывал ему мизансцены. Артиста одевали в те костюмы, которые вчера еще надевали мастера. Молодой певец должен был полностью повторить все, что закреплено опытом данного спектакля. Такая школа неплоха для посредственности. А для дарования самостоятельного это могло оказаться губительным.

Здесь нужно было медленно, настойчиво завоевывать признание, не спеша, не торопясь стать в первый ряд. Завоевывать в новых постановках. А добиваться их было трудно. Ведь в императорском театре существовал свой табель о рангах, и новичку здесь приходилось нелегко. Здесь нужно было уметь проявлять терпение.

Но припомним, что представлял собою любой оперный спектакль в провинциальных антрепризах. Ведь и там все основывалось на заранее установленных правилах, установленных бог весть когда, бог весть кем. Штампы в трактовке оперного произведения, штампы в трактовке любой партии. На этом все держалось, — на стандарте, от которого отступить нельзя, иначе рассыплется любой, набранный на сезон артистический коллектив.

В Мариинском театре были традиции воплощения, но подвижные, обогащенные артистами, которые по праву считались подлинными художниками. А в провинции существовали не традиции, а в большинстве случаев набор привычных штампов, важных для того, чтобы в пять-семь дней сколотить очередную премьеру.

Вернемся к дебютам Шаляпина.

Итак, «Заклинание цветов» из «Фауста», ария и речитатив Сусанина произвели неплохое впечатление. В отрывке из «Руслана» он не понравился. В целом же решение было такое — заключить контракт и назначить открытые дебюты.

Теперь Федору предстояло выступить в спектаклях Мариинского театра. Выступить перед публикой.

Для первого открытого дебюта был назначен «Фауст». Это произошло 5 апреля 1895 года. Дебют в тот вечер предоставлялся двум молодым певцам — басу Шаляпину и тенору Ивану Васильевичу Ершову, который должен был выступить в заглавной роли.

Мефистофеля Шаляпин уже пел неоднократно — в тифлисской труппе и в Петербурге, в Панаевском театре. И всегда пользовался успехом. Никто никогда эту роль с ним не готовил. Он исполнял ее, отталкиваясь от впечатлений, которые у него накопились в результате встреч с провинциальными Мефистофелями. Но многое в исполнение сложной партии он привнес своего уже и тогда. Это касалось самой трактовки образа, сценического костюма.

Для дебюта Шаляпину хотелось показать Мефистофеля по-своему. Но ему было сухо указано, что для этой роли существует установленный костюм, что грим у него должен быть такой, какой принят в Мариинском театре. Пришлось подчиниться. Костюм взять такой, какой положен, хотя он был и не по фигуре. Что касается грима, то Шаляпин все же отошел от принятой здесь традиции и в чем-то изменил его, что не очень понравилось.

Спектакль прошел в общем малозамеченным. Он не стал событием ни в театре, ни у публики. Тем не менее есть печатные отклики на дебют. Рецензент «Нового времени» доброжелательно отнесся к Мефистофелю, хотя полагал, что по характеру своих вокальных данных Шаляпин не совсем подходит к этой роли, что в местах «демонических» ему не хватает должной выразительности и едкости. Но при этом отмечал, что молодой певец блеснул прекрасным голосом, что особенно ему удались рондо о золотом тельце и серенада.

Можно было считать, что первый дебют сошел благополучно.

Для второго ему предложили партию Цуниги из «Кармен», явно желая выяснить, каковы комедийные данные у молодого артиста. Цунигу Федор уже пел не так давно в Тифлисе. Ему было весело играть незадачливого офицера стражи, он буффонил в этой роли и буффонил удачно. В Мариинском театре его Цунига произвел благоприятное впечатление. Оставалось пройти через третий рубеж.

Здесь его могла постигнуть неудача, так как театр упорно желал повторить опыт с Русланом. До этого его послушали в одной сцене из оперы Глинки, теперь ему предстояло исполнить партию целиком. Шаляпин был настроен бодро, ему казалось, что все будет очень хорошо, что неудачи быть не может. Он самоуверенно заявил, что для него не составит труда в краткий срок, если это нужно, приготовить всю партию Руслана.

И он ошибся: партию он выучил, но Руслан у него не получился. Эта роль оказалась чуждой его индивидуальности. (Впоследствии он пел в опере Глинки партию Фарлафа — одну из художественных вершин своего репертуара).

Последний дебют прошел средне. Театру стало ясно (это поспешили подтвердить и петербургские рецензенты), что второго Мельникова — Руслана в лице Шаляпина столичная казенная сцена не получила.

Тем не менее дебюты в целом были признаны удовлетворительными, контракт вступил в законную силу. Для руководителей Мариинского театра решающую роль в оценке Шаляпина сыграл его голос: такого basso cantante в театре не было!

Когда ему объявили, что он принят в труппу, Шаляпин отправил своему тифлисскому другу П. Коршу письмо.

«Ты подумай, я, подзаборный Федя, и вдруг стал артистом императорских театров!» — писал он.

На радостях он даже заказал визитные карточки, на которых было начертано: «Артист императорских театров». В те минуты он, видимо, не подозревал, что именовать себя так он еще не имеет оснований. Нужно было прослужить на казенной сцене десять лет, хорошо себя зарекомендовать на ней, чтобы «свыше» получить право так называться. Но уж очень приятно было видеть, как рядом с его фамилией оттиснуто: «артист императорских театров». В особенности, когда этому артисту всего двадцать два года.

Подошло лето. Нагруженный клавирами опер, которые ему следовало разучить к новому сезону, Федор покинул город и поселился на даче в чарующем своей поэтичной красотой Павловске. Там он учил партии, гулял по парку и, главное, катался на велосипеде. На собственном велосипеде, купленном недорого по случаю.

За минувшую зиму в жизни Федора произошло немало важных событий. Его судьба начала круто меняться. А изменился ли он сам?

Если пристально приглядеться к времени пребывания в Петербурге, то, пожалуй, окажется, что самыми значительными событиями года явились его встречи с Дальским, Андреевым и Филипповым.

Однажды в ресторане Лейнера Шаляпин познакомился с известным артистом Александрийского театра Мамонтом Викторовичем Дальским. Они сразу начали приятельствовать, хотя и не на равной ноге. Дальский стал для молодого певца кумиром. Его разговоры о театре, о профессии актера до такой степени увлекали Федора, что не хотелось расставаться с этим человеком.

Жил Дальский в веселом обиталище столичной богемы, шумных меблированных комнатах «Пале-Рояль» на Пушкинской улице неподалеку от Николаевского вокзала. Это была одна из излюбленных гостиниц петербургских актеров, журналистов, писателей. Скоро и Шаляпин перебрался туда. Он снял себе номер в одном коридоре с комнатой Дальского. Они были неразлучны.

Однако, если бы здесь только шумно веселились, крепко пили и играли до зари, то можно было бы сказать, что год в «Пале-Рояле» — для Шаляпина время, выброшенное на ветер.

Все это было там — и ночные бдения, и вино, и карты, — но не оказалось главным для Федора, хотя в ту пору ему легко было увлечься бытом богемы. К счастью, этого не произошло. И не произошло потому, что главным притягательным центром в «Пале-Рояле» оказались для Шаляпина не новизна столичной художественной среды и не увлекающее поначалу веселое и беспечное времяпрепровождение, а не слишком, быть может, частые часы серьезных бесед с Мамонтом Дальским, который помог ему вглядеться в себя как художника.