Все течет - Нина Федорова

всё же её радости были отравлены постоянным напряжением, постоянным страхом: только бы удержаться в гимназии. Она знала, что не перенесёт, не переживёт исключения. К счастью, слова «условно» и «временно» произносились всё реже.

Однажды, уставшая, разбитая долгими часами напряжения в классе, Варвара брела домой, перебирая в уме все мелочи учебного дня, с беспокойством разыскивая в памяти, не сделала ли она какой ошибки, промаха, ослушания.

– Варвара! – окликнул её голос с другой стороны улицы. – Варвара! Иди сюда! Покажись мне в твоей гимназической форме! Ай да девочка! Ай да умница!

Это была старая мать златовласого дьякона, учившая Варвару молиться.

Варвара перешла улицу и, поздоровавшись, стала на тротуаре, давая полюбоваться на своё коричневое платье.

– Ну вот! – довольно восклицала старушка. – Вот ты и в гимназии. Великолепие какое – твоя форма! Носи на здоровье, учись, слушайся начальства и в каждодневной молитве помни: это святитель Николай устроил тебя в гимназию!

– Он?! – в негодовании воскликнула Варвара. Всё пережитое ею из-за гимназии разом встало перед её глазами. – Он?! – воскликнула она ещё раз. – Держи карман шире! Я всё сама себе устроила!

– Ну и накажет же тебя Господь за такие слова! – только и могла произнести ошеломлённая старушка.

Время шло. К Рождеству Варвара уже определённо стала первою ученицею класса. И в поведении её ничего заслуживавшего порицания не было замечено. М-llе Головина дважды посещала гимназию, справляясь о Варваре, и сердечно благодарила начальницу, что льстило последней, и она скрепя сердце соглашалась мысленно ещё «терпеть» вторжение нежелательного элемента в её образцовую школу.

Перед Рождеством начальница посетила приготовительный класс, поговорила с детьми о предстоящих радостных каникулах и, уходя, что-то вполголоса сказала классной даме, глазами указав на Варвару. Классная дама взглянула на неё и, в знак согласия, кивнула головой.

Сердце Варвары оборвалось; у ней захватило дыхание и похолодели ноги. «Исключают!» – сверкнула ужасная мысль. Скрюченными в судороге пальцами она ухватилась за край парты. Эти две женщины – начальница и классная дама – оставались её единственными врагами.

Начальница вышла.

– Мадемуазель Бублик! – сказала классная дама. – Вот и для тебя рождественский подарок: ты перестаёшь быть временной и делаешься постоянной нашей ученицей, как и все другие девочки. Поздравляю тебя. Мы прикажем вынести эту отдельную парту, в классе есть свободные места.

И, обратившись к ученицам, она спросила:

– Кто хочет сидеть с Варварой Бублик?

Молчание… Молчание было ответом. Она повторила вопрос. Желающих не было.

– Никто? – переспросила классная дама. – Что ж, Бублик, такая твоя судьба. Ты будешь сидеть вместе с классом, но одна на парте.

Мила Головина вскочила со своего места:

– Я хочу сидеть вместе с Варей Бублик!

Не боясь нарушить правила, она подбежала к Варваре и, обняв, поцеловала её.

– Вот мы и подруги! – сказала она, глядя на Варвару, лицо которой медленно обливалось слезами.

И восемь лет – из года в год – эти две девочки сидели вместе: десять месяцев в году, шесть дней в неделю, пять часов в день.

Секретной же пружиной этой оказанной Варваре милости было неожиданное приглашение начальнице от m-llе Головиной на большой рождественский приём в «Усладе», где начальница прежде никогда не бывала.

Глава IX

После того, как страшные слова «временно», «условно», «на испытании» не произносились более в классе в соединении с именем Варвары, её главным мучителем, её последним и неумолимым врагом оставался голод. Он терзал её в гимназии. Она знала все его оттенки: и грубые внезапные приступы, и утончённые, ноющие, медлительные муки. Голод был знаком ей и раньше, но в кругу таких же голодных детей; в гимназии он принял новые формы: девочки вокруг ели вкусную, ароматную пищу, и это обратилось в ещё неизвестное ей ранее испытание.

В полдень полагался перерыв для завтрака. Гимназия давала своим ученицам только горячий чай. Девочки приносили с собой бутерброды, фрукты, лакомства; иным присылали горячий завтрак из дома. Лучшая кондитерская города отправляла в гимназию для продажи булочки, пирожки и пирожные. Варвара жадно вдыхала аромат чужой пищи, и глаза её слезились от голода. Желудок крутился в ней, вопя о пище. Он был словно отдельное от неё существо, он имел свою независимую силу и не подчинялся её воле, не хотел знать её усилий, её терпения. Он был глух ко всему остальному, властно требуя пищи. Она выпивала чашечку горячего чая, старалась подбодриться этим и думать об уроках, повторять их в уме, мечтая об особенно удачном ответе учителю. Но голод продолжал бунтовать, бить толчками, кусать ударами, и она не могла уйти ровной походкой от стола. И только когда она уже сидела за Партой, к Варваре возвращалось самообладание.

Иногда её голодные слёзы замечала случайная товарка по столу.

– Почему ты плачешь?

– Я не плачу, – отвечала Варвара, – я поперхнулась.

Иногда случалось, и у ней был завтрак: кусочек чёрствого хлеба, порезанный на ломтики холодный посоленный картофель, завёрнутый в обрывок старой газеты.

– Варвара Бублик, – сделала замечание классная дама, – завтрак должен быть завёрнут в белую бумагу или салфетку. Объясни дома, что завёртывать пищу в газетную бумагу – негигиенично.

Однажды Мила спросила:

– Ты любишь кулебяку с вязигой?

– Я не знаю, – нерешительно ответила Варвара, – у нас не было.

– Мама мне прислала на завтрак. Хочешь попробовать? Хочешь – позавтракаем вместе.

– Хочу, – пролепетала, замирая, Варвара.

С этого дня Мила иногда делилась своим завтраком с Варварой. Но чаще она садилась за стол с другими девочками, забыв о ней. Момент завтрака, приближаясь, заставлял усиленно биться Варварино сердце, а в желудке делалось так горячо, будто там вспыхивала печь. И если Мила, вспрыгнув, убегала, не пригласив её с собою, ноги Варвары отказывались служить на несколько мгновений. А если случалось, что она кушала с Милой в день, когда у ней был свой кусочек хлеба, этот кусочек она приносила обратно домой – на ужин.

Глава Х

К концу второго года пребывания Варвары в гимназии даже самые встревоженные из родителей и подозрительные из учителей совершенно успокоились, позабыв свои опасения: она не проявляла себя ничем, что заслуживало бы порицания. Очевидно, вдова Бублик умела воспитывать девочку не хуже классных дам и её лачуга в Нахаловке морально мало отличалась от двухэтажного здания гимназии, с его вывеской золотыми буквами.

До гимназии Варвара видела мир глазами матери и судила о нём её мнениями. Тяжкий труд и нищенская оплата казались ей нормальным для них состоянием, п о т о м у ч т о о н и б ы л и б е д н ы е. Это как бы им полагалось от жизни. Покорность, приниженность, смирение и страх перед теми, кто был богаче и сильнее, вытекали из их положения в обществе. Казалось, тут нечему было удивляться, не над чем раздумывать. Понималось, что так Бог и сотворил мир. В их сердцах не было даже и зависти. Её