Все течет - Нина Федорова

не почёсывала спину о стенку. Она была воплощённым вниманием и покорностью, терпением, смирением, услужливостью. Она словно расстилалась по полу, позволяя топтать себя всем, кому вздумается, ибо она знала – ни одна из её ошибок не пройдёт незамеченной, никакой промах ей не простится. Слишком много глаз было обращено на неё – на диковинку школы, слишком много вокруг было зрителей. Это она должна была являть собою образ совершенства в младшем приготовительном классе.

Она узнала много новых мучений. Ей новы были заботы о своей особе: о безукоризненной чистоте рук, о причёске, о белизне зубов. Форменное платье дома оберегалось, как святыня, воротнички и манжеты Варвары были белейшими в классе. В дождь, в грязь, в снег, когда большинство учениц приезжало в экипажах, Варвара мерила расстояние от своей лачуги до мощёных улиц города пешком. Она двигалась путём акробатических прыжков, избегая луж и промоин. Спрятавшись за последним к гимназии углом, она вынимала из кармана принесённую палочку и тряпочки, отскребала грязь и старательно обтирала ботинки. В гимназии же старалась ступать легко, чтобы не оставить следов на паркете.

Другим её несчастьем были волосы – жалкие, бесцветные, пучками росшие косички плохо вскормленного и худосочного ребёнка, доныне не знавшие никакого ухода. Они не заплетались аккуратно, не лежали ни гладко, ни волной, как у других девочек; они торчали колючками, словно почвою их была не голова Варвары, а бесплодные пески пустыни. Они выбивались из-под круглого гребня (он стоил двадцать копеек!), приподнимая его. И убедившись, что никто не видит, поплевав на ладонь, Варвара старалась пригладить волосы. Из экономии она чистила только четыре передних, торчащих изо рта зуба, остальные, она надеялась, не были видны.

Так жила Варвара, поглощаемая страхом, заботой, опасениями, но она имела и свою награду: гимназия очаровывала, околдовывала её беспредельно. Там было всё, чего она искала. Её ум питался драгоценной пищей. Там, на уроках, она расправляла свои крылья.

Ум Варвары был особого порядка. Не получив воспитания, она не усвоила и его предрассудков. Это был пытливый, ищущий ум – свободный и смелый.

Учителя первые – один за другим – делались союзниками Варвары. С первых слов в классе она удивляла их меткою трезвостью суждений – это были её собственные мысли, простые и ясные, как весеннее утро. Она, неискушённая, ещё не знала опасностей свободного слова, да в её возрасте они ей и не угрожали.

На уроках чтения, где, в принципах гуманитарного воспитания (культивируйте любовь ко всему живому!), давался обычный «детский» материал: истории о благородных сердцем сиротках, о замерзающих зимой птичках, о бабочках с их кратковременной жизнью, о птичке, изнемогающей в золотой клетке, о преследуемых преступниках, которые в конце концов оказались ни в чём не повинны, – во всей этой литературе, вызывавшей в девочках грустно-сентиментальное волнение, для одной только Варвары выступал конкретный образ прочитанного. Хромой, нищий, голодный ребёнок для неё не были лишь раскрашенной картинкой в рассказе. Они вставали перед нею как реальность, как факт, уже знаемый ею, уже встреченный в жизни, имевший имя и плоть. Для неё это не было только классным чтением, после которого надо «придумать» вопросы и план и, написав дома маленькое сочинение, получить отметку и, получив, забыть, начиная чтение новой истории в классе. Для Варвары же тут билось живое страждущее сердце, боль которого она понимала. Сентиментальность, как умильное созерцание чужой печали, была ей совершенно чужда. Она знала, что такое день, когда есть пища, и что такое день, прожитый не евши. Тут не над чем было ей приятно умиляться. Ещё лучше она знала разницу между теплом и холодом, покупкой в долг или же за наличные. Её ум работал над конкретными образами, и на вопрос, что бы она пожелала своей «дорогой мамочке» в день её именин, Варвара твёрдым и крупным почерком написала: «выкупить паровой утюг из ломбарда». На вопросы учителей она часто давала ответы, каких не могла бы дать ни одна из её соучениц, и все глаза обращались к ней. Она проникала в суть вещей и, не обученная условной фальши, давала ответ прямой и трезвый. Она удивлялась, зачем надо откладывать копейку в день и на Пасху всё отдать нищим, а не отдать ту копейку сразу, не ожидая для этого Пасхи и Воскресения Христова (а нищий между тем голодает).

Девочки писали в классе свои маленькие сочинения. Лучшие из них читались учителем в классе вслух. Сочинения Варвары вслух не читались, но она неизменно получала пятёрку. Было ли темой «Случай несправедливости», «Приятный день моей жизни», «О чём я сожалею» – покуда девочки придумывали и перешёптывались, что бы такое написать, у Варвары всегда был в запасе факт. В коротких фразах, с той неоспоримой логикой, которою одарены правдивые дети, она описывала что-либо из собственного опыта – и факт вставал на её страницах во всём грозном значении. «Случай несправедливости?» Одной девочке не дали сладкого, у другой старший брат взял и не отдал перочинный ножик, третью девочку обижала француженка-гувернантка за глаголы. Варвара же написала о том, как сгорел маленький, трёхлетний мальчик, опрокинув себе на живот горевшую керосиновую лампу. Он жил неподалёку от Бубликов. Мать ушла отнести спешный заказ (она шила), а его заперла и, чтоб не боялся он темноты, зажгла лампу. «Несправедливость», по мнению Варвары, была в том, что у бедняков нет электричества, какое она видела в городе. В конце она добавила, что мальчика звали Петей, был он кудрявый и перед смертью недолго, но страшно мучился. На похоронах Варвара не была, так как не должно пропускать уроков в гимназии, а кто был, те все плакали.

Читать такое сочинение в классе было неудобно: затрагивалась тема социального неравенства. Но и устоять перед этой детской правдой учитель не мог: Варвара получала пятёрку. Учитель русского языка был первым в гимназии, кто решительно стал сторонником Варвары, высказываясь при всяком удобном случае за оставление её в школе.

Дома она готовила уроки, часто читая вслух. И вдова, согнувшись над корытом, роняла слёзы радости и умиления: «Господи, сколько ж науки у людей на свете!» Сердце её наполнялось великою благодарностью: Варвара уже многому научилась в школе.

На плоту, прополаскивая бельё в уже студёной воде реки, она говорила иногда соседкам:

– А моя Варвара! Сколько она теперь знает! Солнце больше земли, а луна меньше земли – и это правда. А кроме нашей земли, есть еще Африка, и миллион куда больше тысяч!

Варвара приобретала вес и в своём околотке. Она могла помочь кое-кому из детей с их уроками. Престиж её рос: местная героиня! Единственная девочка Нахаловки, учившаяся в гимназии. И