Все течет - Нина Федорова

в ней уже возникло и всё возрастало тёплое уважение к своему дому, к своей бедности, к труду, к тем беднякам, что жили вокруг неё. Она страдала, видя, как страдает мать прекрасного душой ребёнка, которого природа наделила уродливой внешностью, искалечила горбом, хромотой или косноязычием. Бедность, великий учитель, старательно давала свои уроки Варваре, – и в ней уже было развито человеческое достоинство честного бедняка.

Но гость, заехавший за ней, вошёл в дом и держался в нём с такой естественностью и простотой, точно дом Бубликов был для него обычной средой и привычной обстановкой. На верёвках сушилось бельё: именно на рождественских праздниках даётся спешная стирка. Гость, раздвигая бельё руками, появился на фоне оранжевой скатерти, поклонился, улыбнулся рассеянно и любезно и представился хозяйкам: Сергей Клоков – и снова поклонился.

В ответ на застенчивое молчание и неподвижность хозяек, он сообщил, что погода очень холодная, и так приятно стоять и греться у их топящейся печки. Пугаясь собственной смелости, вдова предложила ему чашечку чаю, но гость ответил, что выпьет с большим удовольствием. Дрожащими руками была налита и поднесена ему чашечка чаю, без молока, лимона, варенья или сахару. Гость как будто и не заметил этого отсутствия, словно всегда пил именно такой чай. Он выпил его стоя – хозяйки в смущении позабыли пригласить его сесть – и в шубе, так как по той же причине ему не предложено было раздеться. Возвращая пустую чашку, он ещё раз поклонился и поблагодарил. Его манеры были очаровательны простотой и той непринуждённостью, которых Бублики ещё не видели у себя в доме. Ослеплённая таким обращением, вдова внутренне восклицала: «Вот с какими людьми встречается Варвара!» И сердце её билось от радости.

У крыльца, где стояли санки Сергея, между тем собралась кучка детей. Они дивились на невиданное в их околотке зрелище: высокий гнедой конь, седобородый кучер – в какой тёплой шубе! Шапка с бархатным верхом, лёгкие санки на высоких полозьях, рукавицы, меховая полость – всё вызывало интерес и обсуждалось вслух. И всё это великолепие стоит у дверей Бубликов – и ждёт!

Варвара изумилась, узнав, что эти богатства принадлежат лично Сергею. Не зная светских приличий, она сразу же и спросила:

– А чей это конь? Чьи же будут эти санки? Кто же на козлах: родственник или кучер?

Они сели в санки. Кучер застегнул полость. Меховая с одной стороны, с другой она была изумрудно-зелёного бархата. Варвара гладила её своею голою, без перчатки, рукою.

– Ваши руки озябнут! – сказал Сергей, и Варвара поспешно засунула их в рукава. – Вам удобно? Тепло? – спросил он.

Варвара кивнула головой.

– Поезжай! В «Усладу»! – приказал он кучеру, и санки взметнулись с места.

Детишки отпрянули в сторону, а затем с гиком помчались за санками.

На повороте Сергей обхватил талию Варвары:

– Держитесь крепко!

Во всех соседних домах в окнах виднелись любопытные лица. Вдова Бублик, замерев, так и стояла у себя на пороге: «Варвара уехала на бал!!!» Пар, выплывая из раскрытой двери, окутывал её серым облаком. «Боже мой! Нету конца Твоим милостям!»

И конь гнедой, и эти сани, и эти дети, бегущие с криком, зелёный бархат, мать в туманном облаке, начинавший падать крупными хлопьями снег, рука, обнимавшая талию, – всё это было больше, было выше мечты.

– Шестой час, – сказал Сергей. – Мы приедем вовремя.

Темнело. Смеркалось. Снег падал крупными хлопьями, белыми, нежными, лёгкими, словно где-то вверху осыпался вишнёвый сад. На земле же всё исчезало под снежным занавесом и покровом: идущие люди, дома. Деревья, склонившись под тяжестью снега, вдруг делались круглыми, словно с небес упавшие облака. Земное всё исчезало, виднелись только огни. Они мерцали из невидимых уже домов и фонарей. Они, казалось, не были прикреплены ни к чему, а сами по себе плыли по воздуху, как звёзды, словно санки с Варварой уже оставили улицу, землю и уносились в надземный мир. «Поди!» – вскрикивал кучер на поворотах, и конь ускорял бег. Всё густеющая пелена снега отделяла бегущие сани от всего где-то отставшего мира. Была та необыкновенная, священная и неземная тишина, которая спускается с небесных высот только с тяжестью обильного снега. Стрелою, пронзая эту тишину, Варвара летела на бал. Стрелою – через эту тишину, белизну, этот новый ей мир.

Она летела на бал, и от счастья ей не хотелось ни о чём говорить.

– У нас минут двадцать свободного времени, – начал её спутник, – достаточно, чтоб познакомиться ближе. Пусть каждый расскажет немного о себе. Вы начинайте!

– Что мне рассказывать? – спросила Варвара застенчиво. И добавила тише: – Мне рассказывать нечего. Мы бедные. Мы никуда не ездим. К нам никто не ходит. Мы одинокие, даже без родственников. Интересное только то, что я учусь в гимназии и читаю книги. Но такое всё вы сами знаете. Вы лучше расскажите о вашей жизни.

Сергей был на два года старше Варвары, но у него уже сложилась интересная жизнь, со значительными событиями. Он рассказывал о себе кратко и сдержанно, упоминая лишь факты, не окрашивая их чувством, словно передавая повесть о чужой жизни, которая ни в чём его самого не касалась.

Его отец, замешанный в политических выступлениях 1905 года, был осуждён на ссылку в Сибирь. Он был слаб здоровьем, и жена его, мать Сергея, последовала за мужем, оставив единственного сына у дедушки. Мальчику тогда было семь лет, но он отчётливо помнил родителей. Оба они – и отец, и мать – умерли в Сибири в первые же годы ссылки.

– Что же сделал ваш отец? – спросила поражённая Варвара. – Убил кого-нибудь?

– Нет, он выступал на митингах с речью… Он был прекрасным оратором.

– За это?.. А что же он говорил?

– Он требовал введения конституции.

Варвара не знала, что такое «конституция», в гимназии на уроках об этом не упоминалось. Но она постеснялась спросить.

Итак, Сергей жил вдвоём со своим дедушкой, оба были заняты исключительно книгами. Это всё, что он сказал о себе. Он мог бы дополнить свою повесть. С ними жили ещё трое слуг, все старики, как и дедушка. В доме всё было спокойно, молчаливо и старо, всё шло к упадку, всё разрушалось. Выносилась куда-то на части рассыпавшаяся мебель, молью испорченная одежда, облупившаяся эмалированная посуда, зазубренные ножи. Вещей становилось всё меньше, и каждое освободившееся место сейчас же заполнялось книгами. Они текли в дом никогда не иссякавшим ручейком, и каждая приветствовалась как желанный, давно ожидаемый друг.

Дедушка занимался со внуком, воспитывая в нём духовно свободного человека науки. Мальчик по природе своей был расположен и к такой жизни, и к такой школе. Он знал о судьбе родителей, и, как все дети, пережившие непосильное горе, был отмечен его неизгладимой печатью. Он был не полетам разумен, сдержан,