Можайский — 2: Любимов и другие - Павел Саксонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Спасибо, — не менее хрипло ответил я.
«И что теперь?»
— Вот и мне интересно.
«Лёнька!» — это уже Вася заголосил. — «Хватай его! Навались!»
— Но Лёня, продолжая кутаться в тулуп, и с места не сдвинулся. Он стоял, обеими руками вцепившись в овчинные отвороты, и смотрел на открытые карты, положенные мною и тезкой на заменявший стол ящик.
«Не может быть!» — наконец, заговорил и он, — «глазам своим не верю! Что же ты наделал?»
— Тезка оторвал свой взгляд от меня и — снизу вверх, повернув и голову — перевел его на Лёню:
«Не рассчитал!»
«Не рассчитал?!»
«Бывает!»
«Бывает?!» — Лёня выпустил из пальцев отвороты тулупа и, согнувшись в пояснице, склонился над Колей. — «Ты проиграл! Всё проиграл!»
«Эй, вы, оба!» — это опять Вася. — «Хватит собачиться! Хватайте его!»
— Но было поздно. Воспользовавшись моментом, я выдернул из кармана шинели руку с револьвером и, так как под нее — правую — удачно попадал мой тезка, именно ему револьверным дулом нанес удар в бровь и лоб. Удар получился смазанным и не сказать, что сильным — не хватило пространства для хорошего замаха, — но тезка, рефлекторно прижав к лицу ладони, буквально слетел с ящика на каменный пол! Левой рукой я ухватил за отворот тулупа полусогнутого Лёню и дернул его, одновременно приподнимаясь, на себя. Лёня, с грохотом разламывая «столовый» ящик, рухнул, сильно ударившись головой. Я же был уже на ногах и смотрел на попятившегося Васю: в руке у Васи сверкнул нож. Да вот телосложением Василий не вышел! Недаром его прозвали «юнцом»; остается добавить только, что «юнцом» он был тоненьким, хрупким, приземистым. Куда ему было против меня, пусть даже и с ножом!
Наш юный друг, на этом месте сделав паузу, расправил плечи и выпятил грудь. Выглядело это чистой воды бахвальством, но никто из нас не стал насмешничать: в конце концов, сразившись так и со столькими, выйдя победителем и в безнадежной игре, и в безнадежной схватке, он имел определенное право немножко побахвалиться.
— Пока Вася в нерешительности топтался, я вынул из кармана патроны и принялся заряжать револьвер. И зарядил я его настолько быстро, насколько это было вообще возможно! Правда, один патрон я выронил, и он куда-то укатился, но даже если бы он был прямо подо мной, вряд ли мне достало бы времени поднять его и сунуть в барабан. Ровно в тот момент, когда сведенный револьвер щелкнул, на ноги встал мой тезка. Одну ладонь он по-прежнему прижимал к лицу, из-под нее лилась кровь, и вообще все лицо тезки было перепачкано кровью. Очевидно, удар дулом здорово повредил ему бровь, не говоря уже о такой мелочи, как содранная со лба кожа!
«Ну, ты и гад!»
— Тезка двинулся на меня, поначалу не заметив в моей руке направленный на него револьвер. А когда заметил, остановился.
«Успел зарядить?»
— Успел. Вася не даст соврать!
«Вася, успел?»
— «Юнец» закивал головой. Тезка закусил губу, но тут же перешел к угрозам:
«С троими разом тебе всё равно не справиться!»
— Я было поправил его: с двоими вообще-то… но осекся: Лёня — даром, что мощно стукнулся головой, — кряхтя, поднимался с пола, а уж он-то, в отличие от субтильного Васи, комплекцию имел вполне себе богатырскую! Тезка усмехнулся:
«С троими, Коля, с троими!»
— Буду стрелять!
«Застрелишь одного, двое других скрутят!»
— Может быть! Но одного я точно убью. Кто из вас хочет непременно умереть?
— Дурак ты, поручик, — неожиданно вмешался Инихов, — нужно было сразу стрелять: едва зарядил. А не болтовней заниматься!
Наш юный друг посмотрел на Сергея Ильича с заметным вызовом:
— Расстрелять безоружных, словно скот на бойне?
Инихов пренебрежительно махнул стаканом, который он только что осушил:
— Они и есть скот! Разве что двуногий.
— Нет, — поручик покачал головой, — я так не могу. На каторгу они пойдут или повесят их — дело не мое и не мне решать. И брать на себя ответственность за их жизни — тоже!
— Ну и напрасно. — Инихов поставил стакан на стол и уже совершенно серьезно посмотрел поручику прямо в глаза. — Они бы тебя не пощадили. И другие, представься им случай, не пощадят. А случаев, если ты и дальше будешь служить в полиции, окажется предостаточно, вот увидишь. Меняй свои взгляды, пока не поздно. Иначе…
Сергей Ильич, не завершив фразу, умолк. В гостиной — в который уже раз за вечер! — воцарилась мертвая тишина, причем на этот раз определение «мертвая» как нельзя лучше подходило по смыслу.
Все мы смотрели на поручика, а он, слегка побледнев, смотрел куда-то в пространство — в окно, за которым бушевала уже не на шутку разошедшаяся буря. Увидеть что-то в окне, кроме собственного отражения и отражения находившихся в гостиной предметов и людей, было невозможно, и все же поручик смотрел в него, словно в изменчивую воду Кастальского ключа[35] и словно бы в жажде прорицания.
Не знаю, привиделись ли ему лица сотен уже погибших полицейских — застреленных, зарезанных, взорванных. Как не знаю и то, было ли ему предвидение. Но он побледнел еще сильнее, а взгляд его опечалился.
— Да, — наконец, ответил он, нарушив тишину, — возможно всякое. Но все же убивать, не видя прямой угрозы, я не стану.
По гостиной пронесся вздох: общий и безрадостный.
— Ну, ладно: хватит уже хоронить Николая Вячеславовича! — Его сиятельство, «наш князь», провел рукой по губам к подбородку, как будто подавляя свой собственный вздох и не давая ему соединиться с нашим. — Что будет, то будет, а будем мы живы или помрем, на то — воля Божия.
— И то… — Инихов, мельком перекрестившись, махнул рукой.
— Ну, хорошо, — подал голос Митрофан Андреевич, — стрелять вы не стали, а что же они? Набросились?
Наш юный друг неожиданно улыбнулся, а бледность с его лица отступила:
— Нет. Умирать никому из них не хотелось, и поэтому мы заключили пакт: я не стреляю в них, они не бросаются на меня. Тезка еще попытался выторговать чемодан с деньгами, но тут уже я не уступил. В общем, пришлось им выбираться из подвала без ничего. Я же еще подождал: опасался, что они, оказавшись в парке, устроят засаду. Уже стемнело, притаиться за каким-нибудь углом или деревом можно было запросто. А ведь мне еще предстояло тащить чемодан: попробуйте-ка, имея такую ношу, отбиться от внезапного нападения!
— Да уж! И?
— Потихоньку я всё же решился: не век же сидеть в подвале! Но вышел сначала сам — налегке, без ноши. Осмотрелся, прошелся, проследил оставленные на снегу следы: студенты явно уехали, засады не было. Тогда я вынес и чемодан и пошел на шоссе. А там уже всё было просто. Остановив первого же извозчика, велел ему везти меня участок. В участке мне оказали помощь с лучшим транспортом, а заодно помогли связаться с Речной полицией. Передав по телефону сведения о студентах и Турухтанных островах, я поехал прямиком сюда, поскольку в нашем собственном участке мне сообщили, что нет никого и что все — у Никиты Аристарховича.
Поручик замолчал. Мы тоже какое-то время молчали, глядя на чемодан, а потом заговорили о всяком-разном, что, полагаю, и привело к беде. Мы слушали Можайского и препирались с ним. Слушали Кирилова и — как же без того! — препирались и с ним. Слушали Чулицкого, а уж без споров с Михаилом Фроловичем обойтись не могло никак. Наконец, и Гесс рассказал обо всех обстоятельствах своих перипетий, и рассказ этот вызвал немало словесных перепалок.
В общем, мы говорили один за другим, и спорили — каждый и с каждым. И только Монтинин, который — как все, считая и его самого, полагали это — уже рассказал достаточно, более рта практически не раскрывал. А между тем, именно его и следовало бы расспросить получше. Сделай мы это, не пришлось бы нам выпрыгивать из окна, не сгорела бы дотла моя квартира, не превратился бы в пепелище целый квартал!
Во всяком случае, имей мы на руках информацию, которая так и осталась в тот вечер похороненной в штаб-ротмистре, мы бы — что очевидно — приняли надлежащие меры безопасности и уж точно — были бы настороже.
-----------------------------------------------------------
Поддержать автора можно переводом любой суммы на любой из кошельков:
в системе Яндекс. деньги — 410011091853782
в системе WebMoney — R361475204874
Z312553969315
E407406578366
в системе RBK Money (RuPay) — RU923276360
Вопросы, пожелания? — paulsaxon собака yandex.ru
Примечания
1
Золотая российская монета номиналом в 15 рублей.
2
Здесь и далее следует помнить, что отчет написан Сушкиным и был предназначен для широкой публики. Отсюда и всякие литературные вольности и вообще — язык не канцелярский, а больше репортерский.
