Можайский — 2: Любимов и другие - Павел Саксонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Чему обязан?
— Михаил Георгиевич! — Можайский выпустил докторское плечо и присел перед диваном на корточки. — Могут ли у сводных сестер по матери быть одинакового цвета глаза?
Доктор молитвенно сложил ладони, и — правильно понявший смысл этого жеста — Инихов от стола к дивану поднес стакан. Михаил Георгиевич, полулежа, взял его обеими руками — рукам его, я просто вынужден это отметить, в тот миг не стоило бы доверять хирургические инструменты — и, полязгивая зубами о стекло, осушил до дна. Переведя после этого дух, Михаил Георгиевич полусел уже более уверенно и попросил повторить вопрос.
— Могут ли у сводных сестер по матери быть одинакового цвета глаза?
Доктор задумался. Очевидно, голова его все еще не работала должным образом, хотя какие-то мысли в ней и вращались:
— Геккель, Мендель, Дарвин… ох, Можайский, сложно всё это!
— А точнее?
— Ну… — молчание на несколько секунд. — Наследственность зависит от… от разных обстоятельств.
— Михаил Георгиевич!
Доктор встрепенулся, отдал пустой стакан Инихову и принял еще более — да простят меня читатели за такое построение фразы — сидячее положение.
— Теории обширны и многочисленны. Мы многого еще не знаем, но кое-какие выводы сделать можно. При кареглазом отце вряд ли дети унаследуют васильковые глаза матери. И при кареглазой матери дети вряд ли унаследуют васильковые глаза отца. А вот если у отца глаза зеленые… или у матери… ну, вы понимаете…
Можайский принял вертикальное положение и отвернулся от доктора.
— Кто-нибудь знает, какого цвета были глаза у Семарина?
Никто из нас не смог ответить на этот вопрос, но направление мысли его сиятельства мы поняли.
— Вы полагаете, — Инихов вернулся к столу, — девочки унаследовали цвет глаз от матери, и на могильном камне — все же изображение настоящей Акулины Олимпиевны, а не ее сводной сестры?
Можайский кивнул:
— Именно так.
— А если нет?
— Проверим. Хотя, если честно, я и не знаю — зачем.
— Но…
— Да ну вас, Сергей Ильич! — Его сиятельство медленно двинулся к своему креслу. — Господа! Что-то мы совсем расклеились на мистической почве и на почве разного рода странностей. А ведь всё это — сущая чепуха, не имеющая к нашему делу ровно никакого отношения.
— Да как же…
— А вот так! — Его сиятельство уселся. — Ну, какая нам, в самом деле, разница, кто из сестер и почему изображен на могильном камне? Какая нам разница, почему девица Семарина подвизалась под именем Акулины Олимпиевны? Совсем вы мне голову заморочили! Я уж и сам поверил было в важность всей этой ерунды… Поручик!
Наш юный друг, к которому его сиятельство неожиданно обратился не по имени-отчеству, а по чину, и обратился при этом раздраженно, вздрогнул и с полузапинкой отчеканил:
— Здесь! То есть, я!.. что, Михаил Юрьевич?
Можайский махнул рукой, в одном широком жесте объединив всех нас, за исключением себя самого и самого поручика:
— Не обращайте на этих господ внимания. Продолжайте. Кальберг, стало быть, устроил тайник в могиле?
— Так точно. Этот тайник…
Но так быстро продолжить нашему юному другу не удалось. Монтинин, даже притопнув ногой, перебил его:
— Минутку! Тайник в могиле — это очень даже возможно. Но вот то, что студенты обворовали его недавно, невозможно никак!
Его сиятельство поднял на Монтинина взгляд своих улыбающихся глаз, но штабс-ротмистр не дрогнул:
— Невозможно!
— Ну, хорошо. — Его сиятельство отвел глаза. — И почему же невозможно?
— Могила была полностью занесена снегом, и никаких следов недавних раскопок ни на ней, ни подле нее не было. Я лично откапывал камень и не мог не заметить следы, буде они там имелись бы!
— Гм…
Можайский был вынужден признать довод основательным. Даже поручик — и тот растерялся: ему ведь ясно поведали студенты о факте воровства, причем воровства именно из устроенного в могиле тайника, да и сам чемодан, набитый ценностями, был, как говорится, налицо. Необъяснимых странностей становилось слишком много, и странности эти довлели над нами, мешая двигаться дальше.
— Иван Сергеевич, — его сиятельство вновь поднял на Монтинина свои улыбающиеся глаза, но теперь это выглядело как-то не настолько грозно, — подумайте или, если угодно, вспомните: неужели совсем-совсем ничего не было?
Монтинин задумался, взгляд его собственных глаз отрешился, в молчании потекли секунды. Но и по зрелом размышлении штабс-ротмистр не смог добавить ничего, что внесло бы ясность:
— Нет, Юрий Михайлович, никаких следов все-таки не было… Ах, черт!
Это «ах, черт!» — особенно после обескураживающего ответа — прозвучало эффектно и вполне подходяще для нашего все более становившегося похожим на запутанную театральную постановку собрания.
— Ну?
Альгвазил, как это уже было, ухватился руками за шевелюру на своей голове и принялся рвать ее — шевелюру то есть — с корнями:
— Какой же я дурак! Дважды дурак! Незрячий олух!
Чулицкий хмыкнул, но все остальные, не смущаясь, зашикали на него. Выглядело это не слишком пристойно, но очень жизненно!
— Ну же, ну? — Можайский, тоже внесший лепту в обшикивание Михаила Фроловича, призвал штабс-ротмистра поторопиться: уж очень велико было нетерпение разобраться хотя бы с этим невозможным обстоятельством! — Что вы вспомнили?
Монтинин перестал драть волосы, потоптался на месте, затем прошелся по гостиной и уже потом, не обращаясь ни к кому отдельно и потупив взгляд, заговорил:
— Понимаете, всё выглядело очень естественно: сугроб, наст… ничем эта заброшенная могила не выделялась на фоне других — таких же заброшенных, таких же ушедших под снег. За исключением одного: пространство вокруг было усеяно мелкими веточками — они под тяжестью ледяной корки отламывались от деревьев и, в конце концов, образовали чуть ли не сплошной настил. Вы понимаете, что я имею в виду? Наверняка вы видели что-то подобное в неприбранных зимних парках.
Все согласно закивали: картина была достаточно ясной.
— А вот на могиле Акулины Олимпиевны веточек не было! Неразобранный сугроб — был. Наст, оледенивший сугроб, — тоже. А веточек не было! Куда же они исчезли? Ведь не могло быть такого, чтобы всё вокруг было ими устлано, а здесь как будто бы ветром их сдуло! — Монтинин облизнул пересохшие губы. — Наст меня обманул. Не подумал я о погоде. Забыл, что и оттепель была, и подмораживало тоже. Выглядела могила нетронутой, но веточки — отсутствие их — говорили ясно: раскапывали уже могилу! Потом забросали, как было, а оттепель с последовавшим морозцем укрыли следы раскопа. Вот только веточек студенты забыли набросать. Или не захотели обременять себя лишним трудом. А может, и не боялись уже, что кто-то заметит.
— А может, — Чулицкий взялся за старое, — были невеликого мнения о наблюдательности того, кто явится вслед за ними!
Монтинин с укоризной посмотрел на Михаила Фроловича, но оправдываться не стал.
Я тяжело вздохнул: во второй уже раз за вечер загадочное обстоятельство объяснялось недопустимо — на взгляд репортера — прозаичным образом. Впрочем, худа без добра не бывает: разобравшись со всеми, всплывшими по мере рассказа поручика, загадками и тайнами, мы могли, наконец, насладиться завершением этого рассказа, сиречь — повествования о великой покерной битве!
Наш юный друг, получив отмашку всего начальства разом — и Михаила Юрьевича, и Михаила Фроловича, и Митрофана Андреевича, — заговорил.
Не знаю, стоит ли здесь, на этих страницах, давать его речь в полном объеме. С одной стороны, эгоистично — в целях экономии — не познакомить вас, читатель, с весьма забавными и даже смешными подробностями. И если мы тогда, слушая поручика, повеселились и посмеялись на славу, то почему же вам теперь не сделать то же самое? С другой стороны, ничего хоть сколько-нибудь важного для дела в рассказанном поручиком уже и не было. А если так, то нужно ли загромождать сугубо деловой отчет пустой фактически, хотя и любопытной болтовней? Пожалуй, что и нет.
Итак, наш юный друг, развернув перед нами картину блестящего карточного подвига, завершил ее вот каким образом:
— И вот сидим мы… то есть, я сижу и мой тезка сидит, тогда как Вася прыгает и сыпет проклятиями, а Лёня кутается в тулуп… сидим мы, в общем, бледные — оба — и настороженные. Смотрим друг другу в глаза, и у обоих пот на лбу выступает. Правой рукой я нащупываю в кармане револьвер, но какой от него прок? Патроны-то в другом кармане! Не знаю, как у тезки, а у меня пересохло в горле. Впрочем, и у него, похоже, тоже, так как, попытавшись заговорить, он сорвался на кашель и был вынужден горло прочистить.
«Поздравляю», — хрипло произнес он.
— Спасибо, — не менее хрипло ответил я.
«И что теперь?»
— Вот и мне интересно.