Можайский — 2: Любимов и другие - Павел Саксонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В общем, невеселое, в целом, получалось у нас собрание, хотя порою звучали и шутки и даже улыбки озаряли лица!
— Как бы там ни было, — поручик снова взял слово, — оба раза разъезды, остановив коляску, не находили ничего подозрительного: изуродованное лицо гимназиста было отвернуто к спинке сиденья, а на разбитую его голову натянута шапка. На сторонний взгляд, укутанный в полушубок гимназист походил на мертвецки пьяного человека, которого его же собственные товарищи спешат доставить домой. Именно так студенты и объяснялись с офицерами, причем правдивость их слов подкреплялась хорошего вида — не извозчичьей — лошадью и респектабельной — отнюдь не дешевой — коляской. Что же до ледяных чушек, то от них избавились, не доезжая еще до Нарвской заставы. Как ни странно, но именно это — избавиться от явно кровавого цвета кусков льда — оказалось самым сложным в путешествии студентов на дачу. Мы вот тут ругаем нас почем зря[28], а между тем, служба-то наша организована и отправляется весьма исправно! Первоначально студенты полагали сбросить чушки попросту с Николаевского моста — кто будет разбираться, что там валяется на невском льду? — но как, скажите на милость, проделать такое, если весь мост отлично просматривается городовыми? И как на безлюдных улицах города разгрузить коляску, не привлекая к себе внимание всё тех же городовых? Посты-то ведь расположены так, чтобы в пределах видимости один от другого находиться! А тут еще и дежурные дворники, столбами стоящие на дорогах… Нерядовой оказалась задачка!
— Как же они ее решили?
— Вокзал!
Поручик недовольно посмотрел на Инихова, уже не в первый раз дававшего опережающую догадку и тем самым нарушавшего прелесть открытия. Впрочем, недовольство поручика было мимолетным, и он спокойно подтвердил, не забыв — ради опыта — поинтересоваться:
— Совершенно верно, Сергей Ильич. Но как вы догадались?
Инихов два-три раза пыхнул сигарой и, вынув ее изо рта, пояснил:
— Для нас, сыскных, совсем не лишне знать расписание хотя бы пригородного движения. Если вы возьмете справочник… Сушкин, у вас есть справочник?
Я кивнул и, на несколько буквально секунд перейдя из гостиной в кабинет, принес искомый справочник.
— Готов держать пари, что всё произошло на Балтийском. От двух часов ночи и до пяти утра со станции на Гатчину и Ораниенбаум отправляются семь поездов, тогда как с соседнего Варшавского — лишь три: на ту же Гатчину и Лугу.
Я, найдя нужные расписания, подтвердил:
— Да, всё так.
— Стало быть, на Балтийском в этот промежуток скапливается больше людей, чем на Варшавском, а подъезжающая коляска и что-то из нее выгружаемое, хотя бы и необычного вида, привлекут к себе меньше внимания. Оба вокзала практически по пути. Во всяком случае, сделать к ним крюк — и не крюк вовсе. Но если бы задача избавиться от чего-то стояла передо мной, я бы выбрал Балтийский. Наконец, почему вообще вокзал? Да просто потому, что вокзалы — едва ли не единственные места в городе, где наружное наблюдение поневоле сталкивается с множеством затруднений. А значит и риск — сравнительно с улицами — для желающих от чего-то избавиться существенно меньше. Не так ли?
Наш юный друг кивнул:
— Всё верно. Студенты, убедившись в невозможности незамеченными избавиться от чушек на улицах, рассудили также. И оказались правы. По крайней мере, в том, что не рискнули везти их на дачу. Коляска под тяжестью льда изрядно проседала, остановить ее могли в любой момент. И если объясниться по поводу странного вида человека, закутанного в полушубок, было еще — мы в этом убедились — возможно, то уж кровавые чушки вызвали бы слишком много вопросов. Собственно, удивительными остаются только два момента: как вообще коляске удалось пересечь весь город и почему на следующее утро в полицию не доложили о сваленных на вокзале странных ледышках!
— С первым всё просто. — Это уже мрачно пояснил его сиятельство. — Мороз. Отбивает охоту шевелиться и проявлять инициативу. Заодно и рассудок затуманивает. Наши городовые, пропуская коляску, больше думали о тепле, чем замечали какие-то странности. Коляска и коляска… едет себе и едет… А вот второе…
Можайский замолчал. Чулицкий же поерзал в кресле и вдруг заявил:
— Скорее всего, доклад имеется. Только его в жандармском управлении железных дорог похоронили!
— Гм… мне тоже пришло это в голову. — Его сиятельство мельком взглянул на Чулицкого и отвел свои улыбающиеся глаза. — Очевидно, что если и доложили, то не в участок.
— Но почему же они… — наш юный друг был искренне изумлен.
— Не заявили об этом дальше?
Поручик кивнул.
— А кто их знает? — Его сиятельство опять взглянул на Чулицкого. — Может, они и сами ведут какое-то следствие, полагая, что дело тут — в какой-нибудь подготовке к какому-нибудь покушению.
Михаил Фролович — ставший не менее мрачным, чем Юрий Михайлович — согласился:
— Почти наверняка. Времена тревожные.
После этих слов в гостиной стало очень тихо. Только всё больше набиравший силу ветер бился в окно снежной крупой.
Не знаю почему, но мне почему-то сразу же вспомнилось около года назад произошедшее убийство Боголепова[29]. Впрочем, скорее всего, направление моим мыслям дало определенное сходство обстоятельств: и там, и тут — студенты. И там, и тут — военные связи: Боголепов отдавал студентов в солдаты, а «наши» студенты и сами были курсантами Военно-медицинской академии.
Судя по нескольким последовавшим замечаниям Инихова и Кирилова, покушение на Боголепова и его смерть пришли на ум не только мне. С минуту мы поговорили о совсем недавних беспорядках на Невском[30], о набиравшей силу подрывной агитации, о смутных предчувствиях.
Мы не могли, конечно, предвидеть, что чуть ли не через несколько дней от бомбы террориста погибнет Сипягин и лишь чудом сорвется покушение на Константина Петровича Победоносцева[31]: кстати, второе уже, так как первое — по счастью, такое же неудачное — состоялось дождливой мартовской ночью год назад. Но, сколько бы слепы в предвидении будущего мы ни были, всепроникающий беспокойных дух завладел и нами, и мы, вполне поддавшись ему, каркали подобно воронам о нехорошем грядущем.
Этот наш дельфийский поход[32] завершился вполне предсказуемо: по кругу пошла очередная бутылка. Целебный напиток вырвал нас из кошмарных грез, впрочем, вернув к не менее кошмарному настоящему. Но какими бы страшными ни были обстоятельства расследуемого дела, их можно было считать успокоительной обыденностью на фоне того, о чем мы только что говорили. В конце концов, перед нами было пусть и не совсем обычное, пусть и чрезвычайно жестокое — с многочисленными жертвами, — но все-таки только уголовное, обусловленное жаждой наживы, преступление.
Его сиятельство, вытерев губы, махнул рукой, повелевая поручику продолжить, и наш юный друг вернулся к прерванному рассказу:
— Избавившись от чушек на Балтийском, студенты покатили на дачу и были дважды, как я уже говорил, остановлены разъездами конной полицейской стражи. Обе встречи закончились для них благополучно, и вот — в третьем приблизительно часу — они прибыли к Кальбергу. Барон принял их с большим неудовольствием: он и сам примчался на дачу, будучи вырван из дома телефонным звонком Алексея Венедиктовича. И то, что прибыл он несколько раньше студентов, объясняется лишь тем, что дворник Варфоломей слишком уж долго провозился с очисткой места падения.
«Неужели другого места не нашлось?» — с порога начал барон, недоумевая, зачем вообще понадобилось везти гимназиста к нему на дачу. — «Полно ведь мест, где можно спрятать труп! У меня тут что — кладбище?»
— Мой тезка парировал твердо:
«Мальчик еще жив. Не могли же мы его бросить!»
«Подумаешь, какие нежности! Ланцетом по горлу, и в канаву!»
«Иван Казимирович! Он, между прочим, наш друг и товарищ!»
— Барон удивился:
«Какой еще друг, если он собирался нас выдать полиции?»
«Ваш драгоценный инженер всё переврал», — тезка твердо стоял на своем. — «Сережа не собирался никого выдавать. Он всего лишь потребовал у брата увеличить его содержание. Вы ведь знаете, что все вознаграждения Сереже проходили через руки старшего Мякинина».
— И вот тут барон нахмурился:
«Вы хотите сказать, что он сбросил брата с крыши только ради того, чтобы не увеличивать его долю?»
«Именно».
«Ах ты, черт побери! Ну и крыса!»
«И еще какая, Иван Казимирович! Была бы наша воля, мы бы его…»
— Барон решительно оборвал студента:
«Нет, даже не думайте. Он нам нужен».
«Нам и Сережа был нужен».
«Да. Но не так, как этот… м***к! Ладно, несите его в дом… да куда, куда! Совсем ополоумели!» — увидев, что студенты, взявшись за полушубок, понесли бесчувственного, но все еще живого гимназиста в гостиную, Кальберг — своей мощной рукой атлета — ухватил одного из них за шиворот и круто развернул. — «В подвал несите! Как я понимаю, он все равно не жилец, только зря всю гостиную кровью перемажете!»
