Можайский — 2: Любимов и другие - Павел Саксонов

Поручик перевел дух и продолжил:

— Время было позднее. Эти часы обычно приходятся на дежурство младших дворников или помощников старших[25], поэтому во дворе не было никого, а сам двор являлся общим для двух домовладений: того, в котором проживали студенты, и того, в котором жило семейство Мякининых. Обстоятельство чрезвычайно удобное, хотя и случайное. Тем не менее — пусть и по везению такого обстоятельства — покамест все передвижения инженера и студентов оставались незамеченными. Следовало полагать, что также незамеченными останутся и действия старшего дворника, буде он согласился бы помочь замести — в самом прямом смысле! — следы падения гимназиста.

Чулицкий хмыкнул, но ничего не сказал, хотя и мне, и любому вообще здравомыслящему человеку было ясно: сомнения Михаила Фроловича вполне оправданы, даже если не учитывать его опыт сыскной работы. Вы, любезный читатель, очевидно, и сами не раз подмечали, что совсем уж без свидетелей в местах жилой застройки почти ничто и почти никогда не обходится. Почти наверняка находится какая-нибудь милая бессонная старушка, свои дни и ночи проводящая у окна. И если в розыске сторонних злодеев это не всегда помогает, то уж собственного-то дворника такая старушка сумеет опознать всегда! Тем удивительнее было услышать то, что рассказал поручик далее.

— Со слов тезки, Варфоломей принял его с распростертыми объятиями и тут же с готовностью согласился помочь. Я, признаюсь, удивился не меньше того, как удивляетесь вы, но дело объяснилось просто. Во-первых, Варфоломей был сильно обязан Николаю: студент наилучшим образом устроил роды его супруге, обещавшие быть чрезвычайно тяжелыми и опасными. Он не только рекомендовал роженицу лучшей в своем деле повивальной бабке, но и оплатил немалую стоимость ее работы. Причем — отвечая на мой вопрос — мотивировал свой поступок весьма логично: когда ведешь такую жизнь, с дворниками лучше дружить! И не только дружить, но и саму эту дружбу инициировать. Во-вторых, Варфоломей терпеть не мог гимназиста, памятуя о его многочисленных — с детства еще — проделках, доставивших ему немало неприятных хлопот. А вот старшего брата — Алексея Венедиктовича — он уважал: инженер не забывал одаривать его деньгами, охотно вступал в беседы о том и о сём и вообще, как говорится, был приличным господином. В-третьих, с крыши гимназист свалился очень удачно — на взгляд, разумеется, задумавших замести следы его падения людей. Упал он со слепого торца дома: окон там не было, так что и в этом студентам с инженером повезло. Точнее, повезло студентам: инженер-то умышленно сбросил брата именно с этой части крыши.

— Да уж… — Монтинина аж передернуло. — Милые люди, ничего не скажешь! Странно даже, что этот Варфоломей ни в каких проделках не был замечен раньше. С такими задатками…

Его сиятельство, в непосредственном ведении которого, как участкового пристава, состоял надзор за благонадежностью дворницкой челяди, только пожал плечами:

— Чужая душа — потемки.

— Прохлопал ты, Можайский, этого Варфоломея, признайся честно! — Слова Чулицкого отдавали злорадством, но, как ни странно, тон, каким он их произнес, скорее был мрачным, нежели злорадным. — Гони в шею околоточного надзирателя. Очевидно ведь, что ротмистр прав: с такими задатками дворник явно чем-нибудь да промышлял. А то, что он ни разу — до сих пор — не попался, всего лишь следствие разгильдяйства твоего околоточного. Господи! — Михаил Фролович абсолютно искренне вздохнул. — Как же надоела эта текучка! Неужели так трудно понять, что на такие оклады к нам идут ненадежные люди?

Его сиятельство промолчал, не хуже других полицейских зная, насколько — в целом — скверно обстоят дела и с окладами нижних чинов, и с текучестью кадров. Говорить тут было и нечего, как не было слов и в защиту власть предержащих, раз за разом отметавших разумные предложения о повышении должностных окладов.

— Ладно, — подытожил Чулицкий, тоже немного помолчав, — ворчи — не ворчи, а лучше от этого не станет.

— И то. — Его сиятельство был по-настоящему мрачен: не только мрачным своим лицом, но и, по всему было ясно, своим настроением. — С околоточным разберемся. Так что там дальше, Николай Вячеславович?

Наш юный друг, не оставшийся в стороне от общего уныния — нужно заметить, что и оклады классных[26] чиновников полиции заставляют желать лучшего, — вздрогнул, выйдя из тех грустных дум, в которые он было погрузился, и продолжил рассказ.

— Варфоломей оказался весьма находчивым плутом. Осмотрев место падения, он сразу же понял, что никакими обычными средствами зачистить его не удастся. Мести — бесполезно: кровь на широком пространстве пропитала снежный настил. Сгребать снег — тоже: деть его было бы решительно некуда, кроме как в какой-нибудь угол двора, но там он обязательно привлек бы к себе внимание. Подумав с минуту, Варфоломей взял несколько ведер, наполнил их на треть приблизительно водой и поставил греться. Когда вода нагрелась достаточно, он вынес ведра к месту падения и прямо в них начал набрасывать пропитанный кровью снег. Снег тут же таял, воды в ведрах прибавлялось, и стыла она быстро: как-никак, а около пятнадцати градусов мороза было, если смотреть по Цельсию!

— Умен, собака! — Инихов почти с восхищением констатировал несомненный факт. — Мог бы далеко пойти!

— К счастью, уже не пойдет. — Митрофан Андреевич поморщился и попросил себе водки.

Я подал стакан и поинтересовался:

— У него что же: ледяные чушки получались?

Поручик кивнул:

— Вот именно. Но работа отняла изрядно времени. Потребовалось сделать почти два десятка таких чушек, чтобы полностью очистить место падения. Но когда они были готовы, их просто-напросто погрузили в уже ожидавшую коляску барона. В нее же положили и тело гимназиста… Я говорю «тело», но, как ни странно, мальчик в то время был все еще жив! Тезка высказал предположение, что виной тому был полушубок, в который его укутали: он согревал, поддерживая жизненные процессы и продлевая агонию, тогда как находись гимназист просто на морозе, он был бы уже мертв.

— Отчего же они его не оставили на морозе?

Монтинин, задавший этот нелепый вопрос, густо — едва мы все на него с изумлением уставились — покраснел:

— Но ведь с мертвым проще, чем с еще живым! Разве нет, господа?

— Так-то оно так, — Сергей Ильич вынул изо рта сигару и дал себе труд объяснить Ивану Сергеевичу прописные истины, — но пока мальчишка был жив, он продолжал истекать кровью. Сердце, понимаете ли, бьется, вот раны и кровоточат. Студентам же нужно было убраться на месте падения, а как убираться, если кровь продолжает прибывать? Одному лишь Богу было известно, сколько могла продлиться агония, даже несмотря на мороз. И уж точно никто из них, кутая мальчишку в полушубок, не знал и не думал, что уборка займет столько времени. А там уже и смысла раскутывать не было никакого.

— Да. — Поручик, тоже как бы отвечая на вопрос штабс-ротмистра, подтвердил слова Сергея Ильича. — То же самое мне и студенты сказали.

— Ну, хорошо. — Монтинин отступился. — И что же дальше?

Наш юный друг обвел нас взглядом и ответил так:

— Да, в общем-то, уже всё. Гимназиста и ледяные чушки погрузили в коляску, один из студентов уселся на козлы, двое других пристроились рядом с завернутым в полушубок телом, и коляска покатила на дачу Кальберга. Алексей Венедиктович отправился домой. Он был уверен в том, что тело его брата надежно спрячут, и никак не мог предполагать, какой оборот события примут уже совсем скоро. К слову сказать, по дороге на дачу коляску дважды останавливали разъезды конной полицейской стражи…

Мы вновь и дружно посмотрели на Монтинина, но на этот раз Иван Сергеевич не покраснел, а побледнел:

— Господа, слово даю: нам эта коляска не встречалась!

— Но кому-то же из ваших она встретилась! — Чулицкий едва ли не клокотал. — Николай Васильевич[27] будет в восторге!

Монтинин только руками развел.

— М-да… посмотреть на нас — все хороши! — Михаил Фролович подытожил невесело и чуть ли не с яростью. — И только поручик — весь из себя молодец!

Учитывая недавнюю стычку нашего юного друга с начальником Сыскной полиции, результатом чего стала их явная взаимная неприязнь, последние слова Михаила Фроловича вполне могли содержать нехороший и даже обидный подтекст, но все, включая поручика, предпочли его не заметить. В конце концов, господин Чулицкий был совсем недалек от истины: дров — и все — наломали немало, а наш юный друг, хотя и отличился в итоге, проявил себя еще и настолько… гм… легкомысленным, что дал похитить себя прямо от Канцелярии брант-майора!

В общем, невеселое, в целом, получалось у нас собрание, хотя порою звучали и шутки и даже улыбки озаряли лица!