Можайский — 2: Любимов и другие - Павел Саксонов

Поручик перевел дух, чем немедленно воспользовался Инихов:

— А что же сам инженер? Он-то чем занимался и почему пошел на убийство собственного брата? Если не ошибаюсь, этот момент — единственный, который темен для нас напрочь! Ваши похитители, поручик, не просветили вас на сей счет?

— Просветили, как не просветить! — поручик даже ухмыльнулся. — Начав говорить, они уже не могли остановиться!

— Ну, и?

— Алексей Венедиктович разрабатывал самые сложные варианты поджогов. Будучи инженером, свое образование он использовал на то, чтобы выдумывать самые невероятные схемы: такие, что ни защититься от них, ни подкопаться к ним по их исполнении было невозможно!

Его сиятельство хлопнул себя по лбу:

— Ну, конечно! Как же я об этом не догадался! Иначе зачем бы им вообще в организации понадобился инженер? А ведь я беседовал с Фёдором Фомичом!

— Из Университета?

— Именно. Он уже с год как оставил кафедру, но крепок и бодр. Да и живет в паре шагов отсюда. Я как раз от Никиты Аристарховича возвращался.

Мои брови вопросительно выгнулись. Заметив это, его сиятельство оказал мне любезность пояснить:

— В тот самый вечер, когда ты с таким жаром убеждал меня в неслучайности пожаров.

— Ах, вот как!

— Да. И ведь надо же мне быть таким ослом, чтобы сразу не подумать об инженере! Правда, понять-то я понял, что это именно старший брат убил младшего. Как и все остальное более или менее уложилось в схему. Но роль! Как можно было не догадаться о роли?!

Я пожал плечами, не зная, что на это можно ответить. И не зная не потому, что сам оказался более проницательным, а в силу еще большего ослепления: в мою лично голову не только мысли об инженере не приходили, но я до сих пор не мог понять и то, зачем вообще этот инженер убил собственного брата! Можайский же, похоже, догадался и до этого. Во всяком случае, его хмурое лицо немного смягчилось, и даже вечно улыбающиеся глаза перестали казаться такими страшными.

— Николай Вячеславович, — его сиятельство обратился к поручику не с вопросом даже, а с утверждением, — гимназист тоже решил выйти из игры?

Наш юный друг мгновенно подтвердил:

— И не только выйти, но и донести на брата, если тот не последует его примеру.

— О как! — неподдельно изумился Чулицкий. — С чего бы это братья поменялись ролями, и старший, а не младший, стал ведомым?

— Очень просто, Михаил Фролович: гимназист был в сговоре со студентами, — ни много, ни мало — задумавшими скрыться за границу, обокрав предварительно пошедших вразнос партнеров.

— Кальберга и Молжанинова?

— Так точно.

— Так вот откуда у них этот чемодан!

— Разумеется.

— Значит, они все-таки их обворовали?

— Да.

— И как они только не побоялись! Молжанинов — ладно: о нем отдельный разговор. Но Кальберг! Страшный ведь человек! Свернул бы им головы, и глазом не моргнув!

Поручик позволил себе улыбнуться:

— Справедливости ради, студенты эти тоже не ангелы и люди весьма отчаянные. Но главное — у них был план.

Чулицкий, услышав о плане, пробурчал:

— Догадываюсь!

— Строго говоря, — теперь поручик повернулся ко мне, — даже если бы Никита Аристархович и не натолкнул нас на странное совпадение обстоятельств при разных и стольких пожарах, мы всё равно бы о них вскоре узнали.

Я ощутил обиду, хотя и понял, к чему клонил поручик:

— Скажите еще, что мое дело — вообще сторона!

Однако поручик покачал головой:

— О, нет, Никита Аристархович! Если бы не ваше удивительное во всех отношениях прозрение, следствие началось бы позже и совсем не так: не с места, если можно так выразиться, в карьер, да еще и в прямой связи именно с пожарами. Студентам хватило бы времени полностью реализовать свои планы, и сейчас они находились бы где-нибудь очень далеко. Вот с этим самым чемоданом. — Поручик ткнул пальцем в лежавший посреди гостиной набитый ценностями чемодан. — В сущности, именно вы эти планы и сорвали.

На этот раз я ощутил удовлетворение от признания моих заслуг, но поручик — черт бы побрал его бестактность! — тут же добавил:

— Пусть и невольно.

Я отвернулся к столу и налил себе водки: решительно, наш юный друг не годился в дипломаты!

— В общем, — поручик продолжал заливаться соловьем, — у студентов — и гимназиста! — был план, но гимназист оказался настолько глуп, что открылся своему брату. В его глазах старший брат был человеком авторитетным и умным, хотя на самом деле — слабым и трусливым. Пойти против Кальберга он не мог: от одной мысли о таком у него начинали трястись поджилки. Поняв, наконец, что всё настолько плохо и — более того — что брат способен выдать его партнерам, гимназист от уговоров перешел к откровенному шантажу. Он заявил, что отправится в полицию! Алексей Венедиктович попросил время на размышление. Бог его знает, почему он не обратился за советом к тому же Кальбергу: возможно, он побоялся и этого, решив, что барон — в свойственной ему манере — разрубит узел предельно просто…

— Устранив обоих братьев разом. — Инихов прикурил, наконец, свою вторую сигару и, раскуривая ее, пыхнул облаком дыма. — Это очевидно: господин барон — не из тех людей, на чье милосердие стоило бы полагаться. Мякинина можно понять.

— Да.

— И поэтому он сам решился на убийство.

— Да.

— Но как же он, когда все вышло настолько скверно, осмелился обратиться за помощью к студентам, прекрасно, получается, зная, что они — предатели?

— О! — поручик, припомнив что-то, усмехнулся. — Это-то и есть самое смешное, если, конечно, тут вообще до смеха. Правда, мой тезка и «юнец», рассказывая об этом, смеялись вволю!

— Даже так?

— Именно. Алексей Венедиктович вообразил себе, что, подобно тому, как собственный брат шантажировал его, он сможет шантажировать студентов. Полицией, правда, он им не угрожал, а вот выдать Кальбергу — грозился. Вообще говоря, — поручик и себе позволил улыбнуться, — угроза эта была, конечно, серьезной. Кальберга как такового студенты не боялись — в отличие от Алексея Венедиктовича, люди они решительные и смелые, — но если бы инженер их выдал, они, как пить дать, могли бы распрощаться с возможностью нажиться на бароне и Молжанинове. Так что помочь — или сделать видимость, что помогают — Алексею Венедиктовичу они оказались вынуждены. При условии, конечно, если бы они тут же не решились его убить. Однако, как мы уже знаем, идею убийства они отвергли так же быстро, как быстро она пришла им в головы. Более того: они решили, что гибель гимназиста дает им великолепный шанс избавиться разом и от инженера, и от преследований Кальберга и Молжанинова! Все-таки — признаем это, господа — на редкость сообразительные молодчики!

Мы согласились: если еще вот только что эта часть запутанной истории казалась нам темной, то теперь мы ясно увидели свет.

— Итак, — наш юный друг едва не встал в позу оратора, но, вовремя спохватившись и одернув себя, не стал выставлять себя на посмешище. — Итак, студенты — по зову Алексея Венедиктовича — примчались во двор и увидели страшную картину. Изувеченный гимназист бился в агонии, спасти его жизнь не было никакой возможности, всё вокруг было залито кровью, а падавший с неба мелкий, больше похожий на изморозь, снег никак не смог бы прикрыть следы преступления. Отрядив инженера к телефону — он должен был вызвать коляску; ту же, кстати, на которой похитили и меня и которая вообще-то принадлежала барону, — сами они разделились. Вася — «юнец» — и второй принялись увязывать бившееся в агонии тело: скрутили ему руки и ноги, замотали в полушубок… в общем, превратили во что-то навроде тюка. Сами понимаете: удобства «пациента» их уже ничуть не волновали, как мало волновало и то, выживет ли он при транспортировке. Гимназист для них из товарища превратился в часть хитроумного плана, причем неважно было, когда бедолага умрет: прямо сейчас, на мостовой, по дороге в коляске или уже по месту прибытия. Возможно, гуманней было бы даже тут же покончить с его страданиями, но соображения гуманности студентов также не интересовали. С другой стороны, как пояснил мне тезка, гуманность тут вообще была ни при чем, поскольку несчастный ничего не чувствовал. В сущности, он был уже мертв, просто тело его еще об этом не догадывалось. И вот, пока инженер ходил к телефону, а Вася с товарищем готовили к перевозке гимназиста, мой тезка пошел в дворницкую.

Поручик перевел дух и продолжил:

— Время было позднее. Эти часы обычно приходятся на дежурство младших дворников или помощников старших[25], поэтому во дворе не было никого, а сам двор являлся общим для двух домовладений: того, в котором проживали студенты, и того, в котором жило семейство Мякининых. Обстоятельство чрезвычайно удобное, хотя и случайное. Тем не менее — пусть и по везению такого обстоятельства — покамест все передвижения инженера и студентов оставались незамеченными. Следовало полагать, что также незамеченными останутся и действия старшего дворника, буде он согласился бы помочь замести — в самом прямом смысле! — следы падения гимназиста.