Даруй им покой - Валерия Вэл

с ней что-то не так, конечно. А тут скрывают саму смерть. И ведь никакой выгоды никому от этого нет. Или я просто не знаю чего-то…

– Во многом знании много печали, – весомо изрек Джон.

– Да? С чего ты взял?

– Это не я. Это мудрец Соломон сказал.

– Послал же господь мудреца в услужение… – вздохнул Дирхарт и выплюнул в окно изжеванную соломинку.

* * *

Тень вышедшего из исповедальни человека скользила по стене, корчась в нишах и кривляясь между колоннами. Край длинного плаща вился следом в такт стремительной походке. Хлопнула дверь церкви, вспугнув воркующих на крыльце голубей.

Оставшийся в исповедальне отец Джеймс сидел, глядя перед собой стекленеющими глазами.

Церковный служка, нашедший тело священника, не стеснялся мокрых глаз.

– Страшное горе, милорд… Прости меня, господи, неисповедимы пути твои, и не нам, смертным, их прозревать… Но горе-то какое, милорд!

Сэр Уильям молча смотрел на лежащее на скамье тело отца Джеймса.

– Милорд, – тихо проговорил стоящий рядом Дирхарт, которого барон вызвал, едва ему доложили о несчастье. – Мне бы вам наедине кое-что сказать…

Когда служка по знаку барона удалился, продолжая горестно причитать, Дирхарт склонился над мертвым.

– Взгляните сюда, милорд.

Дирхарт бережным жестом приподнял опущенное веко, начавшее коченеть.

– Видите кровавые сгустки? Совсем крохотные точки, но все равно заметны.

Губы барона дрогнули, словно он хотел что-то сказать, но промолчал, лишь кивнул.

– Конечно, иногда так бывает и когда человек умирает своей смертью. Но когда его душат, так бывает всегда.

– Когда душат, остаются следы на шее.

Барон тоже склонился над телом и слегка оттянул воротник сутаны.

– Видишь? Никаких следов.

– Милорд, душить можно по-разному. Если прижать к лицу подушку или скомканную ткань – хоть занавеску, хоть плащ, то как раз так и получится. А если делать это медленно, давая изредка вздохнуть, то лицо не посинеет, и гримасы удушья на нем не будет.

– Господи… – с легкой брезгливостью проговорил барон. – Откуда ты знаешь?..

Дирхарт пропустил мимо ушей последнюю фразу и снова наклонился к трупу.

– Посмотрите еще, милорд. Внимательнее.

На щеках мертвеца были едва заметны крохотные синие ворсинки и несколько темных шерстинок. Не удовольствовавшись этим, Дирхарт осторожно раздвинул посеревшие губы – между зубами виднелись те же темно-синие ворсинки.

– Я вижу. – Барон выпрямился. – Вижу.

Он резко развернулся и вышел из церкви, оставив Дирхарта наедине с мертвым отцом Джеймсом.

– Горе-то какое, милорд!

Дирхарт вздрогнул и оглянулся. В дверях стоял церковный служка.

– Страшное горе…

* * *

– А ведь я так пытался его предупредить! Упокой, господи… – Дирхарт не договорил и сделал глоток из фляги.

Наученный случаем с секретарем барона, ненароком услышавшим однажды их разговор, Джон выглянул за дверь и, убедившись, что за ней никого нет, плотно ее запер.

– Не убивайтесь, господин, – сочувственно проговорил он, глядя на Дирхарта, сидящего, забросив ноги на соседний стул, и крутящего в пальцах флягу с виски.

– Рассудите сами, господин: если вы отца Джеймса предупреждали, значит, совесть ваша чиста. А если он предупреждениям не внял, значит, все в руке божьей.

Дирхарт решительно заткнул флягу и поднял взгляд на слугу.

– Вот как ты думаешь, Джон, за что можно убить священника?

– Да за то же, за что и любого другого, господин. А то вы сами не знаете, за что людей убивают…

– Представь себе, Джон, когда мне платят за удар шпаги или кинжала, я стараюсь не узнавать, зачем этот удар понадобился. Как там твой мудрец сказал? Во многом знании много шансов попасть на виселицу.

– Мудрец не совсем это сказал…

– Не важно, Джон. Считай, это моя трактовка. Но ты прав – в том, что касается причин для убийства, род человеческий не слишком изобретателен. Хотя справедливости ради надо сказать, что со времен Каина и Авеля он все же шагнул вперед.

– Циник вы, господин!

– Да… это я от расстройства. Жаль мне отца Джеймса. И обидно за него.

Дирхарт снова открыл флягу.

– Так за что, по-вашему, его убили?

– Причин для убийства впрямь не так много. Власть. Деньги. Ревность. Зависть. Месть. Страх… Желание заставить замолчать. Я уверен, что отца Джеймса заставили замолчать так же, как и Дженни. Только Дженни могла выдать чужую тайну невзначай, не понимая, что говорит. А отец Джеймс вообще ее бы не выдал – это ж тайна исповеди.

Но у страха свои законы. – Дирхарт сделал глоток. – Страх никогда не сомневается. Страх всегда прав.

– Ой, господин, что-то вы сейчас такое сказали, сам мудрец Соломон бы не разобрался.

Дирхарт снова глотнул виски и с раздражением покосился в сторону двери.

– Ну кто там скребется уже давно? Джон, проверь ты наконец, а то подкоп сейчас сделают.

В дверь впрямь кто-то давно и деликатно стучал.

– Там слуга мессира Коула, – доложил вернувшийся Джон. – Его хозяин вас разыскивает.

– Зачем разыскивает, не сказал?

– Да ясно зачем. Напиваться им без вас скучно.

– Зачем разыскивает? Я не расслышал.

– Говорит, по важному делу, господин.

Джон оказался прав. Вся компания в лице Дирхарта, Коула, Брогана и Гаррета сидела в давно знакомом им трактире, через раскрытую дверь которого из-за деревьев были видны башни замка. Впрочем, несмотря на то что помимо стоящих на столе кружек с пивом по кругу шла еще и фляга Дирхарта, сегодня всем было не до веселья.

– Я почти с детства его знал… почему? Ну, почему…

Гаррет смотрел перед собой, закусив губу, чем напомнил Дирхарту сэра Уильяма. Впрочем, они же братья…

– Да ладно! – Коул вздохнул и перекрестился. – Все под богом ходим.

– А ведь вряд ли отец Джеймс был в исповедальне один, – заметил Броган. – Что священнику одному делать в исповедальне? Значит, кто-то раньше других узнал, что он умер. Узнал и молчал. Почему?

У Дирхарта был ответ на этот вопрос: находившийся вместе с отцом Джеймсом в исповедальне был не свидетелем его смерти, а ее причиной. Однако ответ этот он предпочел оставить при себе.

– Может, это женщина была? – протянул Коул. – Женщины боятся таких вещей. Вот она и промолчала.

– Да брось! – Броган махнул рукой. – Женщина, наоборот, стала бы звать на помощь, плакать…

– Не всякая…

– Всякая. Женщины гораздо тоньше устроены, их легко испугать. Но уж если они, не дай бог, испугаются, то бросаются в бой как львицы.

– Ничего себе! – Коул с восхищением на него посмотрел. – Как на тебя виски Дирхарта подействовало!

– Женщина – это неприкосновенный сосуд, в котором зарождается жизнь. Неприкосновенный, – проговорил Гаррет, искоса бросив взгляд на Дирхарта.

– Если жизнь зародилась, значит, кто-то прикоснулся, – сказал Коул, забирая у Гаррета флягу. – А тебе хватит.

– Женщины и молчать могут, – вздохнул Броган. – Когда женщины молчат, то мужчины это расхлебывают.

– О чем это ты? – спросил Дирхарт, получив обратно флягу.

– Даже не знаю, как сказать… странные вещи вокруг творятся. Да, ты вообще многого не знаешь, тебя ведь не было здесь, когда пропал твой прежний лорд.

– Чего я не знаю?

– Да нечего тут знать! Абсолютно нечего… – хмыкнул Коул. – Или ты про ту ночь?

– Да объясните же вы, чтоб вас!.. – рявкнул Дирхарт так, что сидящие за столом разом на него