Чаша смерти - Ирина Петровна Шерстякова

ГЛАВА 1

Уже вторую неделю в райцентре Н стояла невозможная жара. Листья на деревьях и трава пожухли и поблекли от пыли, асфальт плавился, сухой горячий воздух, наполненный запахом выхлопных газов, царапал горло. Двор перед убогой панельной пятиэтажкой был залит солнцем, и потому пуст. Лишь маленький клочок тени от хилого куста жасмина перед домом накрывал единственную во дворе еще годную к использованию скамейку, на которой развалился мощный двадцатилетний парень со сломанным носом и прижатыми к голове ушами. На земле рядом с ним стояла пластиковая бутыль с пивом, из которой парень время от времени с шумом отхлебывал солидные глотки. Его широкое, лоснящееся от пота лицо выражало усталость и скуку. Парень звался Лехой Силиным, или Силой, отбыл год в малолетке за хулиганство, где поумнел и пока больше не попадался на горячем.

Задержавшаяся на рынке, и потому оказавшаяся на улице в самый солнцепек щуплая старушка с объемистой сумкой, пыхтя, проковыляла через двор и, неприязненно глянув на торчащие из шорт волосатые ноги парня, на черную майку с изображением клыкастого черепа с красными глазами и на вытатуированный на правом бицепсе нож, проворчала что-то нелестное о бандитах, впрочем, вполголоса. Парень лениво потянулся и гаркнул:

— Давай, давай, бабка, у…, а то щас кондрашка хватит!

Старушка испуганно шмыгнула в подъезд, а Леха допил пиво, с сожалением поболтал пустой бутылкой и перебросил ее через плечо в несчастный куст жасмина. Тащиться по жаре за новым пузырем не хотелось, а делать работу было рано. Да еще тут эта бабка некстати подвернулась, наверное, зарисовала его. Парень вздохнул и вновь уставился в давно не мытые окна однокомнатной квартиры на первом этаже пятиэтажки, защищенные снаружи толстыми решетками, а изнутри — темными, плотно задвинутыми шторами. Квартира также была снабжена мощной стальной дверью с сейфовым замком.

Ванька-Сыч, наведший Силу на эту хату, клялся, что в ней никого не бывает: ночью свет не горит, и шевеленья никакого нет. Наверное, хозяева за бугор свалили. А барахлишко оставили, иначе зачем такие запоры!? Через окно — шуму будет много, А сейфовый замок? Да и… с ним! Спасибо гражданам начальничкам, готовившим его к честной жизни в слесарной школе на малолетке! А на бабку насрать: что она вспомнит, та бабка, у нее мозги небось давно от склероза отсохли. Да ежели дело сделать тихо, замок открыть, а потом обратно закрыть, никто и не чухнется и месяц, и два. Решено: сегодня, как только начнет смеркаться. Соседи ложатся с петухами. Да и видно будет, когда на первом этаже погаснет свет.

Леха поднялся, нашарил в карманах деньги, пересчитал, довольно ухмыльнулся и развязной походкой отправился к ближайшему ларьку за очередной бутылкой пива. Обматерил ларечника за то, что бутылка не из холодильника, сковырнул пробку об обитый жестью прилавок и, с удовольствием потягивая любимый напиток, отправился домой.

Леха с матерью жил в точно такой же панельной «хрущобе», в «однушке», выделенной фабрикой матери-одиночке. Дома окна выходили на северную сторону, так что в квартире летом, когда отключали батареи, ничего не просыхало, а на стенах совмещенного санузла из-за постоянно протекающих труб навечно поселилась плесень, но нет худа без добра: в это лето дома можно было отдохнуть от жары.

Мать уже пришлепала со своей швейной фабрики и гремела посудой на кухне. Услышав, как хлопнула входная дверь, привычно заблажила, что вот у других дети как дети, а Леха у нее непутевый, не учится, не работает, так хоть бы матери помог. Пока она на фабрике надрывается, тарелку за собой бы помыл, ведро помойное вынес. Видел бы покойный отец-афганец… Леха, не разуваясь, прошел на кухню, сунул в холодильник недопитое пиво, поднял с кастрюли крышку, заглянул и поморщился. Оглядел материн грязноватый халат с оторванной с мясом пуговицей, стоптанные тапки на три размера больше, чем надо, перевел взгляд на ее худое лицо с вечно опущенными вниз углами рта и морщинами вокруг глаз, на растрепавшиеся сероватые волосы. Прикид ей, что ли, какой справить, и была бы еще ничего, глядишь, и мужика себе какого нашла бы. Ну, вот может обломится чего на той хате, тогда… Мать наливая ему в тарелку варево из кастрюли, гнула свое:

— Лешенька, у нас на фабрике и сторож требуется, и грузчик. Или вот на шофера поди, выучись. Что ж так-то, без дела, болтаться. Помог бы матери!

Леха уселся за стол, подтянул тарелку к себе, отломил ломоть хлеба и буркнул:

— Вот еще, горбатиться целый день за три деревянных. Да у меня на пиво больше уходит. Да и трех рублей что-то не видно: тебе разве за май заплатили? А сегодня ты чего дома?

— Так нет сегодня работы, Лешенька. Говорят, на лето всех в отпуск без сохранения…

— Ну, вот, а все гонишь: «грузчик, сторож» — Леха с хлюпаньем втянул в рот ложку серой бурды, именуемой матерью супом. — Не дрейфь, маманя, прорвемся. Мне кореш место смотрящего на рынке обещал, и тебя туда пристрою, тогда заживем.

Мать бурой тряпкой протерла табурет, налила супу и себе, пристроилась рядом.

— А смотрящий, это чего? Бандит, небось? Рэкетир?

— Ну, ты и скажешь, мать! Бандит! За порядком на рынке следить надо? Надо! Вот смотрящий и следит.

— Милиции, что ли, мало, следить-то?

— Не, милиция — это другое, она не за тем следит.

Леха доел суп, вытер тарелку хлебом, затем потянул вдруг ожившим носом и насупился: от матери ощутимо попахивало спиртным.

— Ты чего это нагрузилась с утра пораньше? Я тебе чего давеча говорил?

Мать скукожилась:

— Да мы, Лешенька, рюмочку всего, с Нюсей, с горя: она только с больничного пришла, поиздержалась, лекарства, то, се… В долгах вся, а тут работы нет, и вали опять в отпуск. Мы и посидели у нее всего ничего.

Леха с шумом отодвинул стул.

— Сколь тебе толковать, не водись с Нюськой. Пьяница она, и ты туда же. Как же, больничный, поиздержалась! Кирнуть всегда повод найдет! Вот тетя Валя, Лидкина мать, приличная баба, учительша, с ней бы скорешилась, а то выбрала себе подзаборную…

Мать фыркнула:

— Ну какая Нюся подзаборная? Городишь невесть чего. Жизня