Батшев Мой французский дядюшка - Неизвестно

Главная женская роль поручена известной французской артистке Жине Манес.

7

Запись по фильму

Восемь лет спустя. Пустынная улица. Дождь. Появляется странный персо­наж в темно-сером костюме, на велосипеде. К его голове, спине и бедрам при­колото нечто вроде пелеринок из белой ткани. К груди ремешками прикреплена коробочка, расчерченная по диагонали черными и белыми полосками. Персонаж машинально крутит педали, бросив руль, держа руки на коленях. Он показан со спины, до бедер - «американским планом». Он же, в двойной экспозиции, удаля­ется от нас вдоль по улице, затем начинает приближаться к камере до тех пор, пока полосатая коробочка не оказывается на крупном плане.

Надо постричься.На авеню дю Мэн около моста и писсуара - русская парикмахерская. Хозяин и одновременно парикмахер - донской генерал. Подмастерье и помощник - из­вестный театральный гример. Конечно, можно в другую пойти, к французам, но у русских дешевле. (Тот, кто говорит: «у своего лучше для души» - врет).

На перекрестке застыл автобус. Из-под него вылез француз и грустно смотрел на помятый велосипед.

Водитель равнодушно ждал полицейского протокола.

По бульвару Монпарнас шла демонстрация: человек двести плохо одетых лю­дей. Шли тесно друг к другу и кричали: «Сакковинцетти!». Они протестовали про­тив казни в Америке итальянских анархистов. Уже шесть лет анархисты сидели в тюрьме и ждали. Защитники подавали апелляцию за апелляцией. Прошли годы. С точки зрения американцев, дело анархистов безнадежно, все равно - на электри­ческий стул. Какие-то итальянцы, бумаги не в порядке, да еще анархисты! Запо­дозрены в вооруженном нападении. Таких, для примера, - на электрический стул. Демонстрации происходили всюду, а теперь в Париже. Попутно демонстранты разбили магазин обуви Андрэ на углу улицы Фальгер и разграбили витрину. По­кричали „Сакковинцетти» и рассыпались, не доходя до вокзала, где толпу ожида­ла полиция.

Толпа всегда неприятна, ждешь от нее только плохого, лучше не попадаться на пути.

Оба кресла заняты, надо подождать. В одном кресле сидел пожилой блондин, в другом - мой ровесник. Его стриг гример. С блуждающей по лицу улыбкой рас­сказывал свои театральные похождения. На голове гримера возвышался театраль­ный парик. Парик выдавал - волосы молодые, густые, каштановые.

- Я самого Шаляпина гримировал, - рассказывал он.

В любой русской кампании обязательно вспомнят три имени, три русские эми­грантские гордости - Шаляпин, Алехин, Мозжухин.

Завидуешь?

Нет.

Не хочу жить в гетто, даже в гетто русского языка.

Я хочу в мир.

В Европу, во Францию.

Потому не завидую Ивану Ильичу Мозжухину с его безобразным француз­ским.

8

Когда я приехал в Париж и увидел наших эмигрантов, то подумал: «Что де­лать? Чем заниматься? Жить жизнью, которой живут наши эмигранты?»

А они не распаковывали чемоданы, жили, как на вокзале, ожидали «весеннего похода», «помощи иностранных держав», верили в любые слухи.

И так много лет.

Я не верил в «весенний поход», и в помощь союзников, и что «через полгода будем дома чаи распивать». Не верил.

Те, кто так говорил, или сознательно обманывали простаков, либо успокаивали себя.

Никого из них не ставили к стенке ради развлечения.

Никто из них не видел, как соседу отрезали половые органы и запихивали в рот его жене.

Никто из них не целовал сапоги палачей.

Я это видел.

Виной тому был не «пломбированный вагон» и не жидомасоны, а характер русского народа. И народ говорил: мне нравится грабить награбленное, экспро­приировать экспроприаторов, кухарки должны управлять государством, мир хи­жинам - война дворцам, любовь пчел трудовых, от тайги до британских морей красная армия, все выше, и выше, и выше, советская власть - это всерьез и на­долго.

9

Нет, вы ошибаетесь, не только у Мережковских была квартира в Париже, ку­пленная до революции. У нас тоже была - на avenue Daniel-Lesueur, 3 (arrond. VII). Отец купил ее, когда служил российским торговым агентом в Париже, в 1908 году. Кроме того, он писал книги, издал их в России - «Торговля мехами во Франции», «Торговля кожами во Франции», «Торговля пухом и пером во Фран­ции» - эти я помню, наверное, были и другие. Читали их?

Он получил звание потомственного почетного гражданина. Знаете про это? Ага. Имел счет в «Лионском кредите». Какие-то сбережения оставались. В Па­риже он ждал нас с мамой. Он был советником. Не знаю, какие советы давал он генералу. Но состоял у Врангеля членом экономического совещания, участвовал в собраниях, разрабатывал проекты, писал доклады. Врангель его вспоминает в мемуарах. Папа давал деньги на белое движение. Ну, разумеется, на белое! Не красным же давать. Тогда мы приехали в Париж.

К тому времени, признаюсь, я закончил один курс в университете в Симферо­поле. Будете смеяться, но я учился на математическом отделении.

Но математика меня не влекла. Не привлекала.

Хотел стать артистом.

10

Актером кино я стал в Ялте.

Совершенно случайно.

Подобно роковой встрече с инфернальной женщиной, встретился с кинемато­графом.

Дранков снимал любовную драму у моря, мне до зарезу нужны были деньги (первая любовь, что ли? не помню), и я напросился в статисты. Во Франции их называют фигурантами. Дальше - больше: в следующем фильме я исполнил две маленькие роли: разбойника в парике и огромной бороде, а другую - слугу глав­ного героя.

Когда киностудия вместе с актерами, режиссерами, операторами, оборудова­нием и мною в придачу эвакуировалась в Константинополь, в кармане было сорок американских долларов, купленных на заработанные деньги, и семь ролей в пяти фильмах.

Во Франции я снимался уже во французских фильмах. Мне как-то повезло.

Чем повезло? Пятеркой по французскому в гимназии - вот чем. Язык выплыл из памяти, а с ним и нахальство. Как без нахальства появиться в «Гомоне» и пред­ложить свои услуги?

Французы сначала морщились, но пробовали, и - я получал небольшие роли. Но не хватало школы, и я пошел учиться в студию Жоржа и Людмилы Питоевых. Чудесные люди. Театр Жорж боготворил. Но мне хотелось в кино. Нет, что вы, роман с Людмилой! Вы из меня какого-то Казанову хотите изобразить.

Вспомните «Наполеон». Я играл генерала Гоша. Небольшая, но важная по сю­жету роль. Пресса заметила меня. До того лишь упоминали в разделе - «и другие». Блестящий фильм. Экран был разделен на три части, и в каждой происходило свое действие. О, Абель Ганс - революционер в кинематографе! Сегодня такой при­ем называется полиэкран, но тогда не было полиэкрана, и Ганс впервые разбил действие на несколько. Эффект оказался сногсшибательным. Даже я ахнул, когда увидел готовый фильм.

11

Запись по фильму

Обычная комната на четвертом этаже одного из домов на этой улице. По­среди комнаты сидит ярко одетая девушка. Она внимательно читает. Но вдруг вздрагивает, с любопытством прислушивается, бросает книгу рядом с собой, на диванчик. Падая, книга не закрывается. На одной из страниц мы видим гравюру с картины Вермеера «Кружевница». Теперь уже девушка не сомневается: что- то случилось. Она встает, поворачивается и спешит к окну. В этот момент на улице остановился знакомый нам персонаж. Безо всякого сопротивления, по инерции, он падает вместе со своим велосипедом в ручеек, в самую грязь.

Мама вспоминала:

...на нейтральной зоне «шалят» красноармейские патрули.

На маме косынка сестры милосердия с красным крестом.

Ещё до рассвета тронулись в путь. Холодно, идёт снег, нервы напряжены, му­чает вопрос, доедем ли благополучно. Сейчас не могу вспомнить, сколько вре­мени они ехали, - возчик показал кнутом вперёд и сказал: уже виден Рыльск. Слава Богу, кажется, добрались благополучно! Но радость оказалась прежде­временной. Раздался выстрел, справа показался конный разъезд из трёх человек. Красноармейцы! Они быстро нагнали подводу, сначала потребовали предъявить документы - бумаги у всех оказались в порядке, потом объявили, что будет обыск, который начали с младенца. Несмотря на холод и падающий снег, распеленали, встряхивая каждую пелёночку, - обыскивали очень тщательно, маме велели рас­пустить волосы, отобрали имевшиеся у них небольшие деньги, сказав: «вывозите валюту». Четвёртый пассажир был еврей, у него тоже ничего с собой, кроме не­большой суммы денег, но отобрали тёплое пальто, - и с криками: «ах, ты, жид пархатый!» стали бить по лицу нагайками. Маме сказали: «Сестра дальше не по­едет, сестры нам и самим нужны».

Мама обмерла, и стала молиться. Бог спас. Представляю, как она шептала: «Господи, спаси и помилуй!». Один из красных обратил внимание на два кольца на руке, одно - обручальное, и сказал: «Ну-ка, сестра, покажите ваши колечки!» Почти сорвал оба кольца и, не стесняясь, стал надевать на свой мизинец. Другой красноармеец, по-видимому, старший, сказал, чтобы тот отдал ему посмотреть. «Чего смотреть? Кольца как кольца». Старший обозлился и сказал: «А если так, то сестра не останется!» - и показал маме на розвальни, сказав: «Езжайте». Колец она, конечно, больше не видела.