Батшев Мой французский дядюшка - Неизвестно

- Молился, - упрямо повторил Поплавский и нахмурился. - Сначала молил­ся, а через месяц привык, входил напевая. Предлагал зверю удалиться в другую половину. Так и говорил: не хотите ли, господин леопард, перейти в соседнее помещение? Чистил, потом оставлял еду и захлопывал дверцы. А когда зверюга приходил к еде, то чистил вторую половину. Самая поганая - рысь. Она меня по­ранила... Но скажу честно - привыкнуть нельзя. Всегда остается страх. Даже не страх, а. напряжение.

Он сунул в рот папиросу. Стал искать спички. Пьер вспомнил о зажигалке, которую ему подарила Гала, нащупал в кармане, подал поэту.

Поплавский прикурил, осмотрел зажигалку, поблагодарил кивком и вернул артисту.

- Наверно, женщина подарила. А? Угадал?

Пьер улыбнулся.

- Ну, а дальше? - не отставал Горгулов.

- Дальше? А... У меня были две комнаты с отдельным входом с улицы. Раз вечером пришли ко мне Куприн и Лазаревский. Оба сильно выпивши. Ну, еще добавили. Повел показывать зверинец. Куприн любит животных, горевал, что они в клетках. Уговорил выпустить обезьян. Те стали носиться и потом расселись по деревьям. Потом некоторые забрались в дом. Мы стали есть борщ. Одна из обе­зьян села к Куприну на плечо, и он обрадовался. И когда нес ложку в рот, она ее перехватывала к себе. И так он: одну себе, одну - ей. Жалко, говорит, что фото­аппарата нет. Потом Куприн стал просить: «Боря! Выпусти тигра! Что тебе сто­ит - пусть погуляет... Помнишь, у Андреева: „Проклятие зверя”? Ну выпусти!» Я спьяну согласился. Переоделся и вошел к тигру в клетку. А тот посмотрел на меня с таким удивлением, такими странными глазами, так посмотрел! Весь мой хмель выскочил! И я быстро вышел и вернулся к Куприну и Лазаревскому... Вдруг раз­далось рычанье тигра! Могучее! Жуткое! Грозное! Этот страшный зверь «в нощи» напомнил мне, что есть ад и сатана! Обезьяны быстро перебрались на верхушки деревьев, а старый попугай стал кричать: «Мерд! Мерд! Мерд!»

ПРЕССА

Запрос Правительству

Депутат города Парижа Луи Дюма в связи с похищением генерала А. П. Кутепова внес в палату запрос министру внутренних дел относительно мер, которые намерено принять правительство, чтобы обеспечить свободу и безопасность на французской территории тем лицам, которые, уважая законы республики, испросили у нее гостеприимства, до сих пор им всегда обеспечиваемого великими принципами, руководящими французской нацией.

Подобный же запрос вносится в Палату Депутатом Нижних Пириней Иборнегаром.

Генерал Кутепов, вышедший из дому в половине одиннадцатого утра и замеченный в последний раз в 10 час. 45 мин. на углу улицы Сэвр и бульвара Инвалидов, по-видимому, решил возвратиться домой за каким-то делом: он пошел обратно по улице Удино, завернул с левого угла на ул. Русселе и вскоре поравнялся с большим зеленым автомобилем, все утро стоявшим у обочины тротуара. В этот момент, как предполагается, два человека, дежурив­шие подле автомобиля, предъявили генералу подложное предписание французских властей об аресте и втолкнули его в автомобиль. Там же стоял фальшивый «полицейский».

На улице Удино, невдалеке от места похищения, стоял красный автомобиль-такси, в котором находились чекисты в резерве. Когда зеленый автомобиль тронулся, красное такси последовало за ним.

«Иллюстрированная Россия».

Что сделает французское правительство, чтобы до конца разъяснить эту тайну и чтобы гости Франции чувствовали себя в будущем в безопасности на ее территории?

Ф. Коти, «Ами дю Пэпль».

Генерал Кутепов был великой надеждой всех русских, отказавшихся примириться с советским строем, не только потому, что он занимал пост главнокомандующего остатками императорской армии, но и вследствие силы своего характера, своего ума и своей воли».

Морнинг Пост».

33

Это с вами я буду сниматься? Класс! Я знаю, вы снимались у Кавальканти, в «На рейде», потом в «Монте-Кристо».

Она достала из сумки зеркальце, переплетенное в кожу. Как у всех женщин - на нем следы пудры, отпечатки пальцев.

Видел ли я последний фильм с ее участием? Это - класс!

Милая глупышка, вся в улыбках.

Я признался, что видел только несколько кадров, опубликованных в журнале.

- Но вы же совершенно некультурный человек! - заявила ведета. - Этот фильм уже считается классическим!

В свою очередь я спросил, читала ли она когда-нибудь «Братьев Карамазо­вых»? Девушка взглянула на меня с некоторой тревогой:

- Братьев Карамазовых? Не читала. А что они написали?

Она испугалась, подумав, что братья Карамазовы написали что-нибудь недо­брожелательное про ее новый фильм, ставший «классическим», и добавила:

- Русские критики, как говорят, всегда слишком требовательны.

Я ответил, что братья Карамазовы очень мило отнеслись к ее фильму. Ведета ласково улыбнулась.

Вчера я стал свидетелем забавной сцены. Одна молоденькая актриса должна исполнять роль Марии-Антуанетты. За столиком в баре киностудии ведета про­изнесла:

- Я хотела спросить, кто она была, эта самая Мария-Антуанетта?

Сидевшая с нами дублерша, юная англичанка, покраснев от такой неосведом­ленности, шепнула:

- Это же королева Австрии.

Вслед за Марией-Антуанеттой наступила очередь Анны Карениной. Я спро­сил, читала ли она роман.

Молоденькая девушка оторвалась от своего молочного коктейля и замотала головой:

- Слишком длинно. Я прочла только предисловие Жана Кокто.

Еще одна (тоже - француженка) призналась, что она никогда не читала Мопас­сана, потому что он сошел с ума, и добавила:

- Впрочем, мне очень понравилась на экране его «Нана».

И она же - о Достоевском:

- Ваш Достоевский пишет исключительно полицейские романы: «Преступле­ние» и еще что-то, «Процесс Кафка» и тому подобное. Это не в моем вкусе.

34

Запись по фильму

Внезапно изображение затуманивается.

Пришедший движется в рапиде, и мы видим его лицо, неотличимое от лица персонажа; это один и тот же человек, только он выглядит моложе и в нем больше патетики - таким, должно быть, был когда-то наш персонаж.

Пришедший удаляется в глубь комнаты, вслед за камерой, снимающей его американским планом. Он направляется к школьной парте, которая возникает в кадре.

На парте лежат две книги и разные школьные принадлежности, их распо­ложение должно быть тщательно продумано, а моралистический смысл под­черкнут.

Он берет книги и поворачивается, чтобы вернуться к первому персонажу.

Горгулов бормотал что-то. Его не слушали, хотя послушать надо было бы.

- Стихи твои, Борис, хорошие, но нет в них огня, так я скажу тебе, дружок, огня нет, слышал я поэму этой, как ее? ну, жены этого, из контрразведки, Марины, ну, да Эфрона, про Перекоп, про войну, вот где огонь горит, и как такой талант Эфрону достался...

- Ты про Цветаеву, что ли? - услышал Поплавский. - Я ее стихов не люблю, ритмы ломает, придумывает что-то...

Актеру стало скучно от литературных разговоров, он смотрел по сторонам. Но по сторонам не оказалось ничего интересного. Все знакомо и тускло.

- Я про огонь, про огонь! У нее пламя, Борис, пламя горит, душу съедает. И знаю почему, знаю, дружок, я ведь с Сережей давно знаком, ой давно, знаешь, как его перекосило, когда меня увидел в университете? Мы с ним в Карловом универ­ситете вместе учились - я на медицинском, он на юридическом. Кажется... О, как его перекосило, он потом пять лет меня избегал. А знаешь, почему? Я его по войне помню. По гражданской. Он в Осваге служил, в Осведомительном агентстве. Вы думаете, Пьер, Осваг только листовки выпускал? Хе-хе. Я ему говорю: вспоми­найте, вспоминайте, Сережа, вы не только подписи под плакатами ставили: «Бей еврея-большевика!», вспомните, как мы с вами комиссаров допрашивали, как вы им иголки под ногти загоняли, что же вы вздрогнули, что же побледнели, непри­ятно вспоминать, наверное, вспомнили капитана Копейкина, нет, не из «Мертвых душ», а из Освага, начальника вашего, и поручика Харузина, с которым вы пьян­ствовали, да, того самого Харузина, что позже застрелил генерала Романовского, не разлейвода вы с ним были, пока между вами кошка не пробежала, да, кошечка с черной косой, хе-хе... А Осваг - это и контрразведка. Сережа в ней себя нашел. Призвание свое нашел! Он комиссарам иголки....

- Что же, он всю войну прослужил в контрразведке? - недоверчиво переспро­сил Поплавский, предвкушая, как расскажет эту историю в кругу поэтов, и потя­нулся за недопитым бокалом.

- Не знаю, у Деникина служил. При Врангеле его перевели в другое место.

- Плохо иголки загонял? - захохотал Поплавский, пуская дым из ноздрей.

- Тьфу, на вас обоих, - замотал головой Петр.

- Погодите плевать, - остановил Горгулов. - Не за то. Темная история: важный большевик сбежал из-под ареста в его дежурство. Не помню...