Батшев Мой французский дядюшка - Неизвестно

- Дайте мне белого, - попросил он, и снова все было против

против, против, все против него -

принесли то вино, которое пила она.

Да что же такое, хотелось закричать.

Он забыл эту марку.

Этот вкус.

Цвет вина, который меняется, если поболтать в бокале.

Но сейчас, когда он попробовал полузабытый, позабытый, забытый вкус, - нет, ничего он не забыл! - сразу в ноздри ударило ее духами и туманами - и всем, что связано с ней.

Может, не с ней, может, с другой, много женщин прошло за его последние де­сять парижских лет, может, Дениз, нет, не жена, только не Дениз! что вы!

- Давайте и я выпью бокал, - он достал бумажник и протянул Поплавскому десятку. Тот скривился, но деньги взял.

51

Река сморщилась - баржа прошла, и морщины волн побежали к берегу, ударя­ясь о корни деревьев и руки кустов.

- Хочешь понюхать? - предложил Борис.

Петр отвел рукой протянутую трубочку.

- Не хочу. Дали и так врет, что я нюхаю кокаин.

- Дали? Это кто? Или что?

- Художник. Испанец.

- Не знаю.

- Ты ничего не потерял.

- И ты ничего не теряешь, если он так говорит. Будешь? Все равно твой худож­ник болтать будет...

- Точно, будет, - согласился Петр.

Горгулов посмотрел на них с неудовольствием:

- Вы так в наркоманов превратитесь, - с недовольным видом произнес про­писную истину.

Они чуть ли не хором ответили аналогичной:

- С одного раза никто не превратится.

- Уверен, что это не впервые. Я вам как врач говорю.

У Бориса заблестели глаза.

- Не слушай его, Петр, никакой он не врач. Он - абортмахер.

Горгулов приосанился.

- Да! - воскликнул он. - Я хорошо делаю аборты! Ко мне в Праге очередь стояла...

Поплавский расхохотался и толкнул Петра в бок: дескать, слышал.

- Ну что ты врешь. Что ты врешь! Ты же Милке Лагарп делал, она чуть не померла... И этой. как ее? Рогальской... Да ты - коновал! Тебя к живым бабам подпускать нельзя...

Горгулов нахмурился и грозно взглянул на обидчика. Ему было неудобно пе­ред Петром.

- Да что ты болтаешь! У меня в Праге, знаешь, какой кабинет был? Очереди стояли...

- Что ж они здесь не стоят? - засмеялся Поплавский и подбоченился.

Горгулов удивился.

- Будто не ясно. Французы! Не дали разрешения на практику. А иначе - стояли бы в очередь, как в Праге...

- Ну-ну, - продолжал Борис. - Говорят, ты одной бабе в Бордо так аборт сде­лал, что она уродом осталась на всю жизнь...

- Врут, - твердо сказал Горгулов. - Точно - врут. В Бордо - не помню, я там и жил всего ничего. А Милка... Она когда обратилась? Ты знаешь, сколько у нее месяцев было? То-то. Не один-два. А целых пять! Ты понимаешь хотя бы, что это не живчиков выскребать, а огромный плод? Почти кесарево. Не знаешь, а лезешь с комментариями...

Петр сглотнул и замотал головой.

- Хватит вам. Что за гинекологию развели. Нашли о чем - об убиенных мла­денцах...Поплавский подхватил:

- Точно. Развели. А с Пашкой всегда так - он или про свои фиалки начинает, или про аборты.

Горгулов отвернулся.

- Да ну вас. Хорошо бы поссать. А то моча скоро в голову бить будет.

Борис засмеялся:

- Вот за что тебя, Пашка, люблю, так это за правду! Дело говоришь. Но туалета я поблизости не наблюдаю, - он оглядывался по сторонам.

На темном небе светилась Триумфальная арка.

Три скифа, три азиата, три выходца из России расстегнулись и, глядя на сим­волический силуэт, стали мочиться.

Это было не что-нибудь!

52

ПРЕССА

Генерал Кутепов человек энергичный и смелый. С тех пор, как он занял пост Великого Князя Николая Николаевича, живущие во Франции русские военные почувствовали новый импульс, тесно сомкнулись. Глубоко ненавидимый большевиками, которые видели в нем опасного противника, генерал Кутепов часто получал письма с угрозами. Поэтому не уди­вительно, что на него было произведено нападение на улице Русселе. Это вполне допусти­мо, ибо работа ГПУ во Франции не прекращается. Ее главный центр - на улице Гренель, советском посольстве, логове шпионов и заговорщиков.

«Аксион Франсэз».

На этот раз невозможно притворяться, будто бы мы верим, что советская власть непри­частна к этой подлой ловушке. Мы отлично знаем, что бы сделал, без колебаний, Клемансо. Мы с тревогой ждем, что будет делать Андрэ Тардье.

Густав Эрве, «Виктуар».

Мы повторяем - правительство должно действовать. Оно должно действовать быстро и решительно. Мы на это рассчитываем.

Андрэ Пиронно, «Эко де Пари».

В деле генерала Кутепова установлена личность бандита, переодетого полицейским агентом улицы Удино. Но на улице Гренель тоже имеется шеф бандитов, переодетый по­слом.

«Аксион Франсэз».

Вы хотите уезжать, господа советчики? Отлично! Только раньше верните генерала Ку- тепова целым и невредимым или отдайте отчет в вашем преступлении.

Камиль Эмар, «Либертэ».

Не следовало возобновлять дипломатических сношений с московскими убийцами, с проклятыми екатеринбургскими палачами. Эти убийцы теперь убивают во всех столицах слепой опустившейся Европы под прикрытием экстерриториальности.

Леон Додэ, «Аксион Франсэз».

Зачем их принимать, зачем давать им гостеприимство и неприкосновенность, которыми они злоупотребляют? Не делает ли это нас сообщниками их гнусного предприятия?

Поль Сордуалье, «Эклер де л’Эст».

«... мы строго осуждаем использование этого дела группой сюрреалистов в целях само­рекламы... Вместо того, чтобы защищать содержание поэмы, они отступают по всей линии их «красного фронта». Они революционны только на словах...»

«Юманите»

Я воспеваю ГПУ,

которое формируется В сегодняшней Франции.

Я воспеваю ГПУ,

которое нужно нам во Франции...

Я призываю ГПУ

готовить конец света...

Да здравствует ГПУ,

диалектическая фигура героизма,

Настоящие герои,

не какие-то кретины-летчики...

Да здравствует ГПУ,

долой деньги и банки...

Да здравствует ГПУ, долой семью.

Да здравствует ГПУ,

долой адские законы.

Да здравствует ГПУ,

долой врагов пролетариата.

ДА ЗДРАВСТВУЕТ ГПУ.

Луи Арагон

53

Проснуться на скамейке. без кепки без денег поздней ночью

мимо незнакомого, опасного Люксембургского сада

познакомься с ним

свежесть дерев и кустов

исчез инстинкт самосохранения

огибаю Сенат, разукрашенный тенями

врезаюсь в лабиринт загадочных улочек между театром Одеон и площадью Сен-Мишель

огибаю темный фасад

на улице Мазарин призрак в белом цилиндре перебегает улицу и растворяется в стенах

привидений только не хватает а вот монастырь-книгохранилище дремал в библиотеке собрать все книги бы и сжечь

цитаты цитаты цитаты скоро набережная дымное кафе сомнительный клуб курят кальян похабные анекдоты смрад и копоть

китайцы играли в жуткие кости с цветными драконами

сколько же китайцев в Париже я их боюсь каждый четвертый человек в мире китаец зарежет тебя с привычной улыбкой и скажет так и было

потные незнакомцы ковыряли в носу, грызли ногти, ругались и рыгали

в подвале - монстры

лица из прошлого

мимо - башен Консьержери

дрожь рвет тело - здесь в Palais de Justice судили Марию-Антуанету к концу дня попросила пить не нашлось желающего удовлетворить просьбу в подвале Ипатьевского дома стены забрызганы мозгами целой семьи везли на казнь мимо церкви St-Roche; на крыльце храма молодая женщина харкнула себе в ладонь и бросила плевок через головы толпы в королеву вот сука

а в подвале штыками штыками бреду через Pont au Change

под ногами моя голова колышется в Сене с опрокинутым городом и грязными пятнами огней

уже отрубили и бросили в масляную реку поплавок моей головы рыбка скушай мою голову не ешь меня золотая рыбка

у площади Шатле подкатывают волны Центрального рынка: грузовики с ящи­ками, скот, бабы

через пятьдесят лет его сломают куда я иду

спускаюсь в подземную уборную

на каменном, заслеженном полу, с относительным уютом, спят нищие

вода течет из кранов

не капает, а струится по стене

мне бы так лежать

возлечь к чужим ногам

спать и ничего не желать

и не чувствовать

каменный пол ломит спину

через тела - наружу, - где торговки, ночные шоферы и лошади в полутьме хмурые грузчики опорожняют тяжелые фургоны молчат

хмурые, потому что спать хотят молчат по той же причине несут пухлые тюки ставят на землю бочки ящик с оторванной крышкой луна бледная на выцветшем небе а город спит