Сын. Илья Базарсад, или История мгновения длиною в жизнь - Галина Лущинская

Она тоже была счастлива, благодаря ему.

Эмоциональная, страстная, и, как я отметила, артистичная натура, бабушка Ильи между тем умела так «завернуть» словцо, так по-актерски талантливо и с юмором его преподнести, что, я уверена, экспрессия множества артистов с мировыми именами, блистающих на киноэкранах и сцене, резко поблекла бы по сравнению с уровнем накала и выразительности ее экспрессии.

Этот дар, кстати, унаследовал и любименький ею внук. Илью она любила самозабвенно, то есть, больше своей, да и всех других жизней на земле. Илья был для нее Богом. Бог есть, если есть Илья. Вот что этот мальчик для нее значил. Он был судьбоносным подарком от Большого Бога. Подарком Вселенной.

В такой атмосфере абсолютной любви и обожания родился и рос ребенок по имени Илья. А как иначе?

И, конечно, на протяжении всей своей земной жизни он был, и не мог не быть – он остается любимцем не только для нас, но и многих других женщин, когда-либо с ним соприкасавшихся.

Глава 2

Иду в молочную кухню. Молочные кухни 80-х годов прошлого столетия, если кто помнит – это просто гастрономический рай для нежных желудочков младенцев. Никто не сомневался в качестве и, как сейчас говорят, экологичности, этих продуктов. Это так и было. Молочко, творожок, кефир, сливки… – все натуральное и вкусное. Мы с Ильей также были участниками этой гастрономической необходимости.

– Привет, Галочка, – издалека выкрикивает Рита, моя одноклассница, встретившаяся по пути.

– Привет, Рит. Куда спешишь? Так рано?

– Ой, Галя, сегодня будут импортные босоножки, такие, знаешь, на гейше, о которых я мечтала, я говорила, помнишь? – надо сказать, что Ритина мама работала товароведом в промтоварном магазине. И это в те времена очень многое объясняло, а именно: такие босоножки просто так невозможно было купить, если не было блата, то есть, выгодных связей. Я ей молча позавидовала. Одеваться модно и красиво было моей любимой страстью. Впрочем, кто этим «не страдает», тем более, в молодости?

– Рита, мне нужно поторопиться в молочку, пока Илюшенька с бабушкой еще спят.

– Кстати, как там наш вундеркинд развивается? Также посылает всем красивые улыбочки… – если бы она знала, как права насчет вундеркинда, подумала я, но промолчала.

– Знаешь, Галь, а ведь дети сами выбирают себе родителей еще там, на небесах, когда они только ангелы, желающие спуститься на землю. Это я недавно где-то прочитала. При том, что не у каждого ангела получается: нелегко пробраться на Землю.

И я тотчас же красочно представила себе, как мой Ангел-Илюшенька примечает меня на дискотеке, где я – блондинка с длинными вьющимися по плечам волосами, совсем юная студентка филологического факультета, красивая, высокая, стройная, улыбаясь своей замечательной белозубой улыбкой, танцую под громкую музыку какие-то современные тогда танцы, ни о чем не задумываясь…

А Илья меня уже приметил.

Студенческая дискотека, которую в нашем университете организовали друзья-журналисты, создав ее на одном лишь энтузиазме, была одной из первых в городе. Это симпатичный подвальчик, оборудованный по последней тогда европейской моде, где ребята «крутили» такую же модную, но запрещенную музыку, которую и купить-то можно было тоже по блату только, как и импортную одежду (например, американские джинсы) на специальной барахолке, где фарцовщики сбывали свой товар.

Дискотека (а сейчас это бы называлось клубом) пользовалась популярностью и была новым, неким демократичным символом свободы и продвинутости. О «свободе» все говорили, но четко-то и не представляли, как она должна выглядеть, это было веяние свежих ветров заманчивой неопределенности. Свобода – это значит слушать запрещенную музыку, танцевать заграничные танцы и одеваться в фирменные одежды и, прежде всего, в американские фирменные джинсы, которые ценились на вес золота.

Продвинутая и денежная (фарцовщики) молодежь до этого времени могла развлекаться только в ресторанах, которые в Советское время работали до 9 или 10 часов вечера, и которых было не так-то много, по крайней мере, приличных, и попасть-то в них вечером зачастую было можно тоже только по блату. Ну, а бедные студенты кучковались по общежитиям и свободным на время от своих родителей «хатам». По крайней мере, так было у нас, в Иркутске.

И вдруг на дискотеке появляется очень высокий (а для монгола это не очень характерно) сухощавый, одетый по последнему слову тогдашней моды, как могли одеваться только фарцовщики, молодой человек.

Все было на нем не советского производства, начиная от косыночки вокруг шеи и заканчивая джинсами и кроссовками, о которых вообще тогда мало кто слышал, тем более, видел. Этот монгольский студент был уже тогда знаменитой личностью, хотя бы потому, как он умел вести дела, понимаемые тогда лишь узкому кругу, знавших друг друга в лицо дельцов, как правило, фарцовщиков разных мастей.

Это было запрещенное дело, и они, предприимчивые и амбициозные, таким образом, бросали вызов системе. Из них выходили впоследствии хорошие или неплохие бизнесмены.

Нужно отметить также, что в те времена в наших ВУЗах повсеместно учились иностранные студенты наравне с нами, советскими.

Жаргал, так звали этого монгола, был одним из них. Его высокомерный взгляд с прищуром и без того узких от природы глаз, выдавал в нем человека дерзкого, может быть, даже циничного, как бы понимающего, что «жизнь, как посмотришь с глубоким вниманьем вокруг, такая пустая и глупая шутка…», но что делать, надо жить, и я знаю, как.

И он жил так, как придумал себе, следуя и соответствуя своей картине мира и сложившемуся к тому времени мировоззрению, переворачивая порой с ног на голову представления о добре и зле, о нравственности, честности, правде, лжи, о понимании значения нашего (людей) места в Космосе…

Он обладал силой личности, под влияние которой попадали практически все, кто с ним соприкасался, не исключая и меня. (Впоследствии этот дар, усиленный стократно очаровательным обаянием уже своей личности, унаследовал и наш сын Илья).

Однако в данный момент, Ангел-Илья просто выбирал себе родителей.

И вот уже я для этого Ангела иду за сливками, кефирчиком и творожком…

И он нас выбрал тогда, подумав про себя, наверно: «ничего, потянет».

Между тем, с Ритой мы распрощались, и каждый пошел своей дорогой. А я все не переставала думать, почему – нас? Почему именно нас выбрал Ангел-Илья.

Через год и один месяц после рождения сына мы с Жаргалом расстались, отчасти и в результате вынужденных обстоятельств, но по большей мере, по причинам личного характера.

Воспитанные в разных культурах, ментально несовместимые, чрезвычайно молодые и амбициозные, эмоциональные и эгоистичные, не помышлявшие даже о том, чтобы пойти на компромисс, мы не могли существовать вместе.

Тем более, визовое пребывание в иностранном государстве у Жаргала закончилось, и ему необходимо было ехать домой, несмотря на то, что наш брак официально был зарегистрирован здесь, в Иркутске.

Жаргал отправился к себе на Родину, в Монголию, а я, естественно, осталась дома, в России, порвав предусмотрительно прямо в визовой службе, по совету своей матери, готовый уже загранпаспорт, чтобы отправиться с мужем в Монголию.

Но этого не случилось.

Бабушка Ильи, уже знакомая вам Капитолина Аверьяновна, категорически и ни при каких обстоятельствах не захотела отдать нам Илью, справедливо полагая, что не дай Бог (а вероятность этого очень высока, как мудро предчувствовала она) что случись, вернуться в Россию, домой, я смогу лишь только одна без сына, так как Монголия – малочисленное государство, и там действуют жесткие законы гражданства, и Илья был бы гражданином Монголии, и все. Сына мне бы не отдали.

Тем более, я имела дело с азиатом, с азиатом Жаргалом – жестким, сильным, жестоким даже, если дело касалось принципа, человеком в высшей степени амбициозным, деятельным и решительным, мстительным и злопамятным. Он лично бы не отдал мне никогда моего ребенка в любом случае, и это даже не из-за огромной отцовской любви вовсе.

А вот этого допустить бабушка не могла никак, и защищала свою позицию насмерть.

– Ребенка я вам не отдам, и все тут, – громко и выразительно отчетливо, как совершала она все, сказала, как отрезала, мне моя мать.

И мы с Ильей остались. Нам с ним пришлось даже некоторое время скрываться в том единственном месте, про которое Жаргал не знал: у дальних родственников в другом городе. Ни за что без нас он уезжать не хотел.

Он, конечно, нас искал. Думаю, что в те моменты переживал он не самые слабые чувства в своей жизни, их накал и переливающееся всеми оттенками психологической безысходности разнообразие были яркими настолько, что до сих пор этого он не только не забыл, но, уверена, на смертном одре именно о них и вспомнит в первую очередь, и переживет снова и прежде всего, и во-первых – их.