Любовь на уме (ЛП) - Хейзелвуд Али

— Восемь пятнадцать в Мэриленде и… — Я быстро подсчитываю разницу во времени. Несколько недель назад Рейке была в Таджикистане, а сейчас она в… Португалии, может быть? — Два часа ночи по твоему времени.

Рейке ворчит, стонет, охает и издает множество других звуков, которые мне слишком хорошо знакомы по тому, что я делила с ней комнату в течение первых двух десятилетий нашей жизни. Я откидываюсь на спинку дивана и жду, пока она не спросит: — Кто умер?

— Никто не умер. Ну, я уверена, что кто-то умер, но никто из наших знакомых. Ты действительно спала? Тебе плохо? Мне вылететь? — Я искренне обеспокоена тем, что моя сестра не развлекается в клубах, не купается в Средиземном море и не резвится с шабашем колдунов в лесах Пиренейского полуострова. Спать по ночам — это совсем не в ее характере.

— Неа. У меня опять кончились деньги. — Она зевает. — Днем даю частные уроки богатым, избалованным португальским мальчикам, пока не заработаю достаточно, чтобы улететь в Норвегию.

Я знаю, что лучше не спрашивать «Почему Норвегия?», так как ответ Рейке будет просто «Почему бы и нет?». Вместо этого я спрашиваю: — Тебе прислать денег? — У меня их не так много, особенно после дней (преждевременных, как выяснилось) празднований, но я могу выделить несколько долларов, если буду осторожна. И не есть. Пару дней.

— Не, родители этих сопляков хорошо платят. Тьфу, Би, вчера двенадцатилетний пытался потрогать мою грудь.

— Мерзость. Что ты сделала?

— Я сказала, что отрежу ему пальцы, конечно. В любом случае, чем я обязана удовольствию быть жестоко разбуженной?

— Мне жаль.

— Нет, не жаль.

Я улыбаюсь. — Нет, не жаль. — Какой смысл делиться с человеком 100 процентами своей ДНК, если ты не можешь разбудить его для срочного разговора? — Помнишь тот исследовательский проект, о котором я упоминала? BLINK?

— Тот, который ты возглавляешь? NASA? Где ты используешь свою фантастическую науку о мозге для создания этих фантастических шлемов, чтобы фантастическим астронавтам было лучше в космосе?

— Да. Вроде того. Как оказалось, я не столько веду, сколько соруковожу. Средства поступают от NIH и NASA. Они поспорили о том, какое агентство должно быть главным, и в итоге решили, что у них будет два лидера. — Краем глаза я замечаю вспышку оранжевого цвета — Финнеаса, примостившегося на подоконнике моего кухонного окна. Я впускаю его, погладив по голове. Он с любовью мяукает и лижет мне руку. — Ты помнишь Леви Уорда?

— Это какой-то парень, с которым я встречалась и который пытается связаться со мной, потому что у него гонорея?

— А? Нет. Он тот, с кем я познакомилась в аспирантуре. — Я открываю шкаф, где храню еду для кота. — Он получал степень доктора технических наук в моей лаборатории и был на пятом курсе, когда я начала…

— Уорд!

— Да, он!

— Я помню! Разве он не был… сексуальным? Высоким? Стройным?

Я сдерживаю улыбку, насыпая еду в миску Финнеаса. — Я не уверена, как я отношусь к тому факту, что единственное, что ты помнишь о моем заклятом враге в аспирантуре, это то, что он был ростом шесть четыре (прим.: 194 см). — Сестры доктора Мари Кюри, известный врач Бронислава Длуска и активистка просветительского движения Елена Шалайова, никогда бы не стали. Если только они не были такими жаждущими девицами, как Рейке — в этом случае они бы точно не стали.

— Ты просто должна гордиться моей слоновьей памятью.

— И я горжусь. В любом случае, мне сказали, кто будет соруководителем моего проекта в NASA, и…

— Не может быть. — Рейке, должно быть, села. Ее голос внезапно стал кристально чистым. — Ни за что.

— Не может быть. — Я слушаю маниакальный, ликующий гогот моей сестры, пока бросаю пустой мешочек. — Знаешь, ты могла бы хотя бы притвориться, что тебе это не очень нравится.

— О, я могла бы. Но буду ли?

— Очевидно, что нет.

— Ты плакала, когда узнала?

— Нет.

— Ты билась головой об стол?

— Нет.

— Не лги мне. У тебя есть шишка на лбу?

— …Может быть, небольшая.

— О, Би. Би, спасибо, что разбудила меня, чтобы поделиться этой выдающейся новостью. Разве не Уорд тот парень, который сказал, что ты уродливая?

Он никогда не говорил, по крайней мере, в таких выражениях, но я смеюсь так громко, что Финнеас бросает на меня изумленный взгляд. — Не могу поверить, что ты это помнишь.

— Эй, я очень обижалась. Ты горячая штучка.

— Ты так говоришь только потому, что я выгляжу точно так же, как ты.

— Почему, я даже не заметила.

В любом случае, это не совсем правда. Да, мы с Рейке оба невысокого роста и небольшого телосложения. У нас одинаковые симметричные черты лица и голубые глаза, одинаковые прямые темные волосы. Но мы уже давно переросли стадию «ловушки для родителей», и в двадцать восемь лет никто не сможет нас спутать. Не тогда, когда мои волосы были разных оттенков пастельных тонов в течение последнего десятилетия, или с моей любовью к пирсингу и случайным татуировкам. Рейке, с ее жаждой странствий и художественными наклонностями, является истинным свободным духом семьи, но ее никогда не беспокоят модные заявления в духе свободы. Вот тут-то я, якобы скучный ученый, и прихожу на помощь.

— Итак, был ли это он? Тот, кто оскорбил меня по доверенности?

— Да. Леви Уорд. Единственный и неповторимый.

Я наливаю воду в миску для Финнеаса. Все было не совсем так. Леви никогда не оскорблял меня явно. Хотя косвенно…

Я выступила со своей первой научной речью во втором семестре аспирантуры и отнеслась к ней очень серьезно. Я выучила всю речь наизусть, шесть раз переделывал PowerPoint, даже мучилась над идеальным нарядом. В итоге я оделась красивее, чем обычно, и у Энни, моей лучшей подруги по аспирантуре, возникла благонамеренная, но неудачная идея подбить Леви сделать мне комплимент.

— Разве Би не выглядит сегодня очень красивой?

Это была, пожалуй, единственная тема для разговора, которую она могла придумать. В конце концов, Энни всегда говорила о том, какой он загадочно красивый, с темными волосами, широкими плечами и интересным, необычным лицом; как ей хотелось, чтобы он перестал быть таким сдержанным и пригласил ее на свидание. Вот только Леви, похоже, не был заинтересован в разговоре. Он пристально изучал меня своими пронзительными зелеными глазами. Несколько мгновений он оглядывал меня с головы до ног. А потом он сказал…

Ничего. Абсолютно ничего.

Он просто сделал то, что Тим, мой бывший жених, позже назвал «изумленным выражением лица», и вышел из лаборатории с деревянным кивком и нулевыми комплиментами — даже не натянутыми, фальшивыми. После этого аспирантура — настоящая яма для сплетен — сделала свое дело, и история обрела самостоятельную жизнь. Студенты говорили, что его стошнило на мое платье; что он умолял меня на коленях надеть бумажный пакет мне на голову; что он был в таком ужасе, что пытался очистить свой мозг, выпив отбеливатель, и в результате получил непоправимый неврологический ущерб. Я стараюсь не воспринимать себя слишком серьезно, и быть частью своеобразного мема было забавно, но слухи были настолько дикими, что я начала сомневаться, действительно ли я вызываю отвращение.

Тем не менее, я никогда не винила Леви. Я никогда не обижалась на него за то, что он отказался притворяться, что находит меня привлекательной. Или… ну, не привлекательной. В конце концов, он всегда казался таким явным мужчиной. Не похожим на мальчишек, которые меня окружали. Серьезный, дисциплинированный, немного задумчивый. Интенсивный и одаренный. Альфа, что бы это ни значило. Девушка с пирсингом в перегородке и голубым омбре не соответствовала его представлениям о том, как должны выглядеть красивые девушки, и это нормально.

За что я обижаюсь на Леви, так это за его другие поступки в течение того года, когда мы пересекались. Например, за то, что он никогда не встречался со мной взглядом, когда я с ним разговаривала, или за то, что он всегда находил предлоги, чтобы не приходить на журфак, когда была моя очередь выступать. Я оставляю за собой право злиться за то, как он ускользал от группового разговора, как только я присоединялась к нему, за то, что считал меня настолько ниже своего достоинства, что даже не поздоровался, когда я вошла в лабораторию, за то, как я поймала его пристальный, недовольный взгляд, как будто я была какой-то древней мерзостью. Я оставляю за собой право чувствовать горечь от того, что после нашей с Тимом помолвки Леви отвел его в сторону и сказал, что он может добиться гораздо большего, чем я. Да ладно, кто так поступает?