Любовь на уме (ЛП) - Хейзелвуд Али

Во-первых, Леви ужасен, но не настолько. Он больше похож на убийцу с ледяным равнодушием и молчаливым презрением, чем на вспышку гнева. Если только за время нашей разлуки он не перешел на совершенно новый уровень ужаса, в таком случае… прекрасно.

Во-вторых, трудно, а под словом «трудно» я подразумеваю невозможность, представить его на стороне не моей стороны в любом несчастном случае, в котором я замешана. Да, он спас мне жизнь, но есть большая вероятность, что он понятия не имел, кто я такая, когда пихал меня в стену. Это же доктор Уорд, в конце концов. Человек, который однажды простоял на двухчасовой встрече, вместо того чтобы занять последнее свободное место, потому что оно было рядом со мной. Человек, который вышел из игры в покер, которую он выигрывал, потому что кто-то сдал меня. Человек, который обнимал всех в лаборатории в свой последний день работы в Питте, и быстро перешел к рукопожатиям, когда подошла моя очередь. Если бы он поймал кого-то, кто ударил меня ножом, он, вероятно, обвинил бы меня в том, что я пошла на нож, а затем достал бы свой точильный камень.

Очевидно, мой мозг был не в лучшем состоянии в пятницу. Я могу стоять здесь, смотреть на свой шкаф и мучиться из-за того, что мой заклятый враг из аспирантуры спас мне жизнь. Или я могу наслаждаться своим волнением и выбирать одежду.

Я выбираю черные узкие джинсы и красный топ в горошек. Заплетаю волосы в косы, которыми гордилась бы голландская доярка, крашу губы красной помадой и свожу количество украшений к минимуму — обычные серьги, мой любимый пирсинг в перегородке и кольцо моей бабушки по материнской линии на левой руке.

Немного странно носить чужое обручальное кольцо, но это единственная память о моей бабушке, и я люблю надевать его, когда мне нужна удача. Мы с Рейке переехали в Мессину, чтобы быть с ней сразу после смерти наших родителей. В итоге нам пришлось переехать снова всего через три года, когда она умерла, но из всех недолговечных домов, из всех дальних родственников Нонна любила нас больше всех. Поэтому я ношу ее обручальное кольцо. Я отправляю быстрый, поднимающий настроение твит со своего аккаунта WWMD (Счастливого понедельника! Сохраняйте спокойствие и кураж, друзья) и отправляюсь в путь.

— Ты в восторге? — спрашиваю я Росио, когда забираю ее.

Она мрачно смотрит на меня и говорит: — Во Франции гильотину использовали еще в 1977 году. — Я воспринимаю это как приглашение заткнуться, что и делаю, улыбаясь как идиотка. Я все еще улыбаюсь, когда мы фотографируемся на удостоверения NASA и когда позже встречаемся с Гаем для официальной экскурсии. Эта улыбка подпитывается позитивной энергией и надеждой. Улыбка, которая говорит: «Я собираюсь запустить этот проект», «Смотрите, как я стимулирую ваш мозг» и «Я собираюсь сделать нейронауку своей.

Улыбка, которая исчезает, когда Гай проносит свой жетон, чтобы разблокировать еще одну пустую комнату.

— А вот здесь будет находиться устройство транскраниальной магнитной стимуляции, — говорит он — просто еще одна вариация одного и того же предложения, которое я слышала снова и снова. И снова. И снова.

— Здесь будет находиться лаборатория электроэнцефалографии.

— Здесь вы будете проводить прием участников, когда Совет по рецензированию одобрит проект.

— Здесь будет комната для тестирования, о которой вы просили.

Множество комнат, которые будут, но еще не построены. Несмотря на то, что в сообщениях между NASA и NIH говорилось, что все необходимое для проведения исследования будет здесь, когда я начну работу.

Я стараюсь продолжать улыбаться. Надеюсь, это просто задержка. Кроме того, когда доктор Кюри получила Нобелевскую премию в 1903 году, у нее даже не было нормальной лаборатории, и все свои исследования она проводила в переоборудованном сарае. Наука, говорю я себе своим внутренним голосом Джеффа Голдблюма, находит выход.

Затем Гай открывает последнюю комнату и говорит: — А вот кабинет, который вы будете делить. Ваш компьютер скоро привезут. — В этот момент моя улыбка превращается в хмурый взгляд.

Это хороший офис. Большой и светлый, с освежающими не проржавевшими насквозь столами и стульями, обеспечивающими необходимую поддержку поясницы. И все же.

Во-первых, он максимально удален от инженерных лабораторий. Я не шучу: если кто-нибудь возьмет транспортир и решит задачу для x (то есть точки, которая находится дальше всего от офиса Леви), он обнаружит, что x = мой стол. Вот вам и междисциплинарные рабочие места и совместная планировка. Но это почти второстепенно, потому что…

— Вы сказали компьютер? В единственном числе? — Росио выглядит в ужасе. — Как… один?

Парень кивает. — Тот, который вы включили в свой список.

— Нам нужно около десяти компьютеров для обработки данных, которыми мы занимаемся, — указывает она. — Мы говорим о многомерной статистике. Независимый компонентный анализ. Многомерное шкалирование и рекурсивное разбиение. Шесть сигм…

— Так вам нужно больше?

— Как минимум, купите нам абакус.

Парень моргает, сбитый с толку. — …Что?

— Мы включили в наш список пять компьютеров, — вмешалась я, бросив боковой взгляд на Росио. — Нам понадобятся все из них.

— Хорошо. — Он кивает, доставая свой телефон. — Я запишу, что нужно сказать Леви. Мы направляемся на встречу с ним прямо сейчас. Следуйте за мной.

Мое сердцебиение ускоряется — возможно, потому, что когда я в последний раз видела его, мой мозг решил, что он несет меня в стиле «Офицер и джентльмен», а предыдущая встреча произошла после года его отношения ко мне как к налоговому аудитору. Я нервно поигрываю бабушкиным кольцом и гадаю, какая катастрофа галактического масштаба ожидает меня на следующей встрече, когда что-то бросается мне в глаза сквозь стеклянную стену.

Парень замечает. — Хотите взглянуть на прототип шлема? — спрашивает он.

Мои глаза расширяются. — Это то, что там внутри?

Он кивает и улыбается. — Пока только оболочка, но я могу показать вам.

— Это было бы потрясающе, — задыхаюсь я. Смущает, как у меня перехватывает дыхание, когда я взволнована. Мне нужно довести до конца свои планы «от-Дивана-до-5км».

Лаборатория намного больше, чем я ожидала — десятки скамеек, машины, которых я никогда раньше не видела, прижатые к стене, и несколько исследователей на разных постах. Я чувствую вспышку негодования — почему лаборатория Леви, в отличие от моей, полностью укомплектована? Но она утихает, как только я вижу его.

Это.

BLINK — сложный, деликатный, с высокими ставками проект, но его миссия достаточно проста: использовать то, что известно о магнитной стимуляции мозга (мой опыт), для разработки специальных шлемов (опыт Леви), которые уменьшат «моргания внимания» астронавтов — те небольшие провалы в осознании, которые неизбежны, когда происходит много вещей одновременно. Это кульминация десятилетий накопления знаний, когда инженеры совершенствовали технологию беспроводной стимуляции, с одной стороны, а неврологи составляли карту мозга — с другой. И вот мы здесь.

Нейронаука и инженерия, сидящие на очень дорогом дереве под названием BLINK.

Трудно передать, насколько это революционно — два отдельных кусочка абстрактных исследований, преодолевающих разрыв между академической средой и реальным миром. Для любого ученого такая перспектива была бы захватывающей. Для меня, после того, как моя карьера в последние пару лет была в легком дерьме, это мечта, ставшая реальностью.

Тем более сейчас, когда я стою перед осязаемым доказательством существования этой мечты.

— Это…?

— Да.

Росио пробормотала «Вау», и в кои-то веки она не выглядит как угрюмый лавкрафтианский подросток. Я бы поддразнила ее за это, но не могу сосредоточиться ни на чем, кроме прототипа шлема. Парень что-то говорит о дизайне и стадии разработки, но я отключаюсь и подхожу ближе. Я знала, что он будет сделан из комбинации кевлара и углеродного волокна, что визор будет обладать тепловыми и отслеживающими глаза возможностями, что конструкция будет оптимизирована для размещения новых функций. Но чего я не знала, так это того, как потрясающе он будет выглядеть. Захватывающая дух часть оборудования, предназначенная для размещения программного обеспечения, для создания которого я была нанята.