Солнечные часы с кукушкой - Надежда Николаевна Герман

началась.

«Пылинки звёзд на бархате небес…»

Пылинки звёзд на бархате небес.

Внизу – огни какого-то аббатства.

Неровным шагом самый мелкий бес

на сон грядущий вышел прогуляться.

Чуть покрупнее медного гроша —

старинная луна на дне бассейна.

И только одинокая душа

огромна, как уродец Франкенштейна…

«Соберутся души…»

Соберутся души

Пращуров дремучих

У костров небесных

Поиграть в игру,

Выпить да покушать,

Да ударить в бубен —

Пусть не лезут бесы

К мирному костру!

Выпьют по стакану.

Уж чего, не знаю.

И богов уважат,

И помянут нас.

Полукругом встанут,

Музыку сыграют,

Или даже спляшут

Кто во что горазд.

Будет пахнуть дымом,

Мокрой черепицей,

Близкими снегами

От осенних звёзд.

Пронесутся мимо

Гуси вереницей,

Где-то под ногами

Свистнет паровоз…

Серый звёздный дождь

1

А с помятого небосклона

капли падали в ритме вальса.

Посмотри-ка, крылатый кто-то

с облаков на асфальт сорвался,

а в глазах – пустота: ни фальши,

ни любви, ни тоски смертельной.

Понесёт по дороге дальше

клочья песенки колыбельной.

«Баю-бай!» Но какой раскраски

было радуги коромысло?

И чего не хватает сказке?

Может, вымысла? Может, смысла?

2

Две недели не ходит почта

из созвездия Ориона,

потому не узнаешь точно,

где теряется след дракона.

И кого… и куда послали?

Сколько раз и к какому сроку?

Письмоносице, тёте Вале,

Звездный Пёс перешёл дорогу.

И теперь она сморит косо,

вяжет шаль и не любит лето?

…Юный месяц – как знак вопроса,

старый кукиш – как знак ответа…

Плывущий против

Февраль

Февраль, февраль… Да что ж такое в нём?

Предчувствие весны? А может – эхо

того, что мягче сна, теплее меха?

Мерцающим и ласковым огнём

камина освещённая икона,

и Богоматерь смотрит безутешно.

А за окном – всё ветрено и снежно.

Разлитого на пол одеколона

разящий запах. Календарь настенный,

распухший вдвое от усердных читок.

На пожелтевших фото лица чьи-то —

просты, наивны и чуть-чуть надменны.

Не оттого ль, февраль, твоя погода —

завесы туч и ветры ледяные,

как письма… как открытки именные,

для памяти дороже год от года?

«А давай доживём до весны…»

А давай доживём до весны!

Потому что не так уж серьёзны

и крещенские злые морозы,

и секира ущербной луны,

и глубокие снежные сны…

Ну, давай доживём до весны!

А давай мы не будем искать

для слезливой печали предлога:

если хочется – плачь, ради бога,

но зачем же опять и опять

так беспомощно губы кусать,

и мосты за собою сжигать?

Ну, давай, мы с тобой поживём,

подождём очевидного чуда.

Ведь хандра – это та же простуда:

плед достанем, глинтвейна нальём.

А потом – босиком под дождём!

Вера в Солнце не блажь, не причуда.

Ну, давай до весны доживём!

Этюд с колодцем

Уйти туда, куда сбежало детство,

и потеряться в зарослях травы,

достать из сумки книжку, полотенце

и полкило ореховой халвы.

Травинку пожевать неторопливо.

А солнце высоко и горячо.

И стрекоза с малиновым отливом

опустится на левое плечо.

Сидеть, смотреть, как сонная ромашка

сомлела и сощурилась на свет,

как шлёпнется пятнистая букашка

с берёзы на шекспировский сонет.

А после у забытого колодца,

где вечерами кружит мошкара,

ленивого сентябрьского солнца

напиться из дырявого ведра.

«Зелёный крокодил, плывущий против солнца…»

Зелёный крокодил, плывущий против солнца

по тихой, голубой, задумчивой реке,

и зайчик на стене, и тень канатоходца,

и гулкое «ку-ку!» в рассветном далеке.

Старинный гобелен, ковер ажурной вязи,

чей вычурный узор до приторности прост —

всё связано узлом. А может нету связи

меж небом и Землёй, летящей среди звезд?

Непостижимо всё – от собственного сердца

до призрачных миров, очерченных едва.

И рвётся в облака тоскующее скерцо,

и падают дожди, и шелестит листва.

Порхают мотыльки. Взрываются квазары.

В нетронутой тайге пульсирует родник.

Врывается в окно шальной аккорд гитары.

И смотрит со стены печальный божий лик.

Всё это – часть меня. И череп кроманьонца.

И клейкий лист ольхи, зажатый в кулаке.

И старый крокодил, плывущий против солнца

по тихой, голубой, задумчивой реке…

Сказки

Улов

В мутновато-алом свете

затуманенной луны

я заброшу в море сети,

на мысу, где хмеля плети,

где свистит на флейте ветер

и темнеют валуны.

Мне бы много и не надо,

но пускай по лону вод

любопытная наяда

из пучины приплывёт —

принесёт её случайно,

к человечьему жилью.

Затоскует, заскучает,

в сеть запутавшись мою,

запрокинет сини очи,

задрожит, запросит пить.

Вот и мне сегодня ночью

будет с кем поговорить

о кораллах и пассатах,

о далёких берегах,

о затопленных фрегатах

и пиратских сундуках…