Туманы Ричмонда - Игорь Ливиц

подъезжал, — я беспокойно наблюдал за дорогой сквозь витрину магазина всё время, пока в нём находился. Что происходит? Неужели она растворилась, как мираж? Может я просто сплю и через мгновение проснусь, забыв этот кошмарный сон? Мне стало так больно, что было трудно дышать, подкатила тошнота.

— Эй, Адам!

Я вздрогнул и обернулся. За мной стоял Пол, рассматривал экран моего компьютера и пытался понять, чем я занимаюсь. Как всегда, подкрался незаметно.

— Прочитал твой отчёт по «Дому антиквариата». Повысь прогноз на цену акций.

— Почему, Пол? Цены на антиквариат и произведения искусства не могут повышаться в таком темпе — прибыль перестанет расти.

— Как ты знаешь, до двадцати процентов всех лотов на Christie's и Sotheby's — это предметы, которые в какой-то момент прошли через «Дом антиквариата». Компания продолжает развиваться. И глава фирмы, Сэм Аэль, достаточно известная личность.

— Слышал о нём.

Наконец, Пол отошёл, и я мог привести в порядок мысли. Сегодня была пятница, а это значит мне предстоял обед в ресторане с мамой. На работе сидеть уже не было сил совсем, и, не дождавшись конца дня, я быстро собрался и ушёл из офиса.

Я подошёл к витрине ресторана, в котором мы встречались, и посмотрел внутрь через стекло. Мамы не было видно, но наверняка она уже ждала меня за столиком. Вдруг я уловил на стекле отражение молодой женщины с накинутым на плечи шарфом. Она, казалось, пристально на меня смотрела, стоя за моей спиной. Я вздрогнул и резко обернулся, но за мной никого не было.

Мама изучала меню и не заметила меня, когда я подошёл к столику, молча рассматривая её. Для своего возраста она выглядела хорошо, но я с болью отметил, что за последнее время мама постарела. И всё же в ней проглядывало что-то юное, почти детское — в непосредственной манере закидывать ногу на ногу и слегка ею раскачивать, в полуулыбке на лице и в неподдельном искреннем интересе, с которым она читала меню.

— Привет, мам.

Она бросила меню на стол и радостно улыбнулась мне:

— Привет-привет!

Я приобнял и поцеловал маму в щёку.

Подошла официантка, совсем девочка, похоже студентка, подрабатывающая в свободное от учёбы время, и взяла заказ.

— А почему ты один, Лилит опять занята? — спросила мама.

— Не расстраивайся, но с Лилит мы расстались.

— Что-то случилось?

— Нет. Просто я оказался неудачником.

— Это она тебе сказала?

— Ну, слов было гораздо больше… но по смыслу — да.

— Даже не знаю… Не могу сказать, что она мне очень нравилась. Но вы были вместе так долго. Тебе уже под сорок. Я надеялась, что ты наконец остепенишься, женишься, заведёшь детей.

— Мам, мне только тридцать шесть! Возможно, когда-нибудь так и случится, я женюсь. А если нет, то лет через пять перееду обратно к тебе.

— Уже тридцать шесть! И твоя шутка мне не кажется смешной.

— Тогда давай выпьем. За папу.

— Мне не верится, что его больше нет.

— Мне тоже.

Мама грустно улыбнулась, подняла бокал, и, смотря куда-то вверх, произнесла: «За тебя, дорогой».

— Я разбирала старые вещи и нашла твои, ещё со школьных времён. Там много всего, целый ящик. Он у меня в машине. Возьми, возможно тебе будет интересно.

Я пожал плечами:

— Хорошо, спасибо.

После ресторана я отправился домой. Жилище утратило уют с тех пор, как Лилит уехала от меня. В гостиной стояли только шкаф и маленький старый телевизор, купленный в комиссионке вчера. Квартира казалось особенно пустой, поскольку Лилит увезла с собой моего любимца — серого пушистого кота по кличке Булгаков, которого мы взяли совсем маленьким котёнком. Я кормил его и заботился гораздо больше, чем Лилит, и он платил мне привязанностью. Кот всегда встречал меня у двери, когда я приходил домой, и обожал лежать у меня на коленях.

Я сел на пол и включил телевизор. Показывали местные новости, интервью парня с очередной конференции, которая проходила в Москоне-центре. Пощёлкав каналами, не нашёл ничего, что стоило бы посмотреть. Вместо этого я поставил Summertime Эллы Фицджеральд, и под протяжные, тягучие звуки музыки пошёл на кухню налить стакан бурбона. Если бы я был героем одной из книг Ремарка, которые в детстве таскал тайком из книжного шкафа в спальне родителей, то долго бы рассматривал янтарную жидкость в стакане, которая, казалось, вобрала в себя свет солнца, и размышлял бы о том, как прекрасно пахнет бурбон кукурузой и пшеницей, выращенными простыми деревенскими людьми на зелёных полях Кентукки, и от всего этого у меня на душе стало бы теплее. Но я просто выпил стакан залпом. На душе действительно стало теплее. Я налил ещё и подошёл к окну.

Уже было совсем темно. Потягивая бурбон, я смотрел на освещённые окна дома напротив, и гадал, какие люди живут там. Мне казалось, я могу представить разные семьи и разные судьбы, радости и печали всех этих людей.

Вернувшись в гостиную, я подвинул единственный колченогий табурет к шкафу и взгромоздился на него вместе с ящиком от мамы, пытаясь поставить его на верхнюю полку. Табурет качнулся, и, поскольку ни я, ни мой невольный коллега по несчастью не обладали способностью летать, мы с грохотом свалились. Содержание ящика рассыпалось по всей гостиной.

Потирая ушибленный локоть, я сел и огляделся. Первой мне на глаза попалась старая, уже начинающая желтеть фотография. На переднем плане в футбольной форме нашей школы стояли, улыбаясь и обнимая друг друга за плечи, Майкл, Диего и я. На заднем плане в профиль виднелся наш тренер — короткая военная стрижка и выражение лица старого сержанта. Похоже, он что-то объяснял группе игроков, среди которых я сразу узнал рослого, длинноволосого Сэма с его вечной нагловатой ухмылкой.

Моя старая записная книжка валялась тут же. Я пролистал её истрёпанные страницы, удивляясь, что многие имена мне больше ни о чём не говорят. Затем я заметил её. Это была просто старая коробочка, но сразу вспомнилось, что у неё внутри. Нерешительно, как будто чего-то опасаясь, я открыл её. В этот момент в квартире погас свет, стало темно, и только освещение из окон дома напротив чуть рассеивало мрак. Через несколько мгновений лампочки загорелись снова. Наверное, произошёл перебой с электричеством.

Внутри коробки была серебряная монета на цепочке. Я не видел её много лет и поэтому внимательно начал рассматривать. На моей ладони она казалась совсем небольшой. На очень древней, вытертой и потемневшей от времени поверхности с трудом можно было разглядеть ветвь с тремя гранатами и странные буквы какого-то алфавита, на другой стороне —