Рыцарь зеркального отражения - Николай Герасимов

***

Ноги стали моим фетишем ещё в далёком детстве. Что-то странное было в их устройстве. Тогда десятилетним мальчиком я заворожённым взглядом наблюдал за взрослой черноволосой сестрой моего друга. Она уже училась в институте. Главное, что я запомнил в ней – это её длинные, как бесконечность ноги. Они уводили мой взгляд в неизвестность, таящуюся за тканью женской юбки. Я помню, как грациозно моя прелестница шла по улице. Это была сама уверенность. Худые, стройные ноги её изящно сопротивлялись гравитации. Они воплощали собой торжество эволюции и победу прямохождения. Каждый шаг обнажал бедро. Детские любопытство дорисовывало всё, что могло помыслить. Мой друг неодобрительно качал головой, когда я в очередной раз с восхищением смотрел на его сестру. Время прошло, я забыл её. Однако с тех пор, женский силуэт в моём воображении всегда начинал создаваться от своего основания – с пары длинных вытянутых линий.

***

Я запомнил, что углы помещения в тот день то и дело норовили соединиться в череду прорывающихся линий S.O.S. Пока Максим слушал историю моей жизни в изложении Полины, я отчего-то боялся, что пунктир материализуется в виде строгого сечения. Не дай Бог это произойдёт. Мы разлетимся вдребезги. А я так хочу, чтобы Максим всё дослушал до самого конца. На моменте, когда Полина стала говорить что-то про мои руки, лицо Максима исказилось. Появилась едва заметная улыбка, глаза заблестели, а пальцы на руках сложились в замок.

– У него восхитительные руки, – произнесла Полина, закусив нижнюю губу, – подушечки на пальцах очень упругие, но совершенно не жёсткие, внутренняя сторона ладоней очень нежная, но, по-моему, совсем не чувствительна к раздражителям. Этой ночью я неоднократно попадала своим мизинцем в середину руки, туда, где обычно у многих людей расположена эрогенная зона или что-то подобное, но он никак не отреагировал.

– Ну, это ещё не показатель, – равнодушно вздохнул Максим. На мгновение он снял свои очки, слегка прищурив глаза, и снова надел их, – руки должны быть уверенными. В этом всё дело, если этого нет, то даже и говорить не о чем.

– Ты просто боишься допустить, что то, что мы нам нужно, находится прямо здесь и cейчас, – кокетливо ответила Полина и молниеносно стрельнула своими карими глазами в мою сторону, – наш ангел просто ещё не всё рассказал нам о себе, ведь так?

– Какие ещё ангелы? – в полушёпоте сказал Максим. – Твои ангелы мне порядком начинают надоедать. Кого ты приведёшь в следующий раз? Правого клаббера?

– Ну, ты же знаешь, мне нравятся странности.

– Погоня за странностями ведёт не к странностям, а к паранойе.

– Паранойя, по-твоему, не странность?

– Нет, вполне обычное явление, – произнёс Максим и, сделав небольшую паузу, продолжил, – Но ведь ты претендуешь на какую-то исключительную странность?

– Ну, уж точно не на такую, как у тебя, – чуть понизив голос, ответила она. Мне показалось, что её интонация стала немного злой, – Всё надеешься на своего Фурье? Зря!

Его никто не читает. И не потому, что он в чём-то странный…

– Он вполне типичный социалист…, – Максим попытался взять инициативу диалога на себя.

– Не перебивай меня! Я уже устала слушать твои истории про проекты идеального общества. Это архивная пыль, ничего более. А ты просто дурак! Сумасшедший, вышедший из ума идиот! Идиот! – последнее слово было произнесено ей с особым наслаждением. Я даже услышал, как она стала чаще моргать. Её пышные ресницы издавали чуть слышный шум, подобно звуку летящего мотылька. Это верный признак, что она серьёзно взволнована, но её волнение – это радость от ощущения собственной правоты. Поэтому я не переживал за неё. Она была очень довольна собой. Такое уже случалось, когда ночью я соглашался с её рассуждениями, содержание которых мне было непонятно, а форма резала воображение.

Полина продолжала стоять на пороге кухни, прислонившись спиной к открытой двери. В её немом восторге выражалась вся её красота, молодость и сила. Она обладала той магической непосредственностью, которую я видел лишь в кинофильмах про прекрасных интриганок XVIII века. Казалось, что своим обаянием она может усыплять разум оппонента, чтобы просчитывать дальнейший ход своих действий. И в тот момент это была её тишина. Не моя, не Максима, не чья-то ещё. Эта тишина имела свой отчётливый источник. Полина как будто прекрасно осознавала это и продолжала самодовольно улыбаться.

– Я оставлю вас, – чуть слышно произнесла она и бесшумно удалилась из помещения. Странно, но в то весеннее утро я впервые стал уверенно поднимать глаза при дневном освещении.

***

Длинные рукава света. Именно рукава. Никогда не понимал, как можно видеть в солнечных лучах идеальные прямые. Геометрию придумали люди, а солнце мне казалось чем-то античеловеческим. Оно слепит глаза, а нагретые им предметы вызывают жар и сухость во рту. Весной оно торжествует, освещая всё, что гниёт, грязь превращает в пыль, а людей в идиотов. Особенно в мае. Летом оно повсюду, даже ночью ощущается его присутствие, дневная жара пускает свои корни в асфальт, и тот, как бы издеваясь, напоминает о следующем жарком дне. Осенью спасают дожди, но лишь эпизодически, пока не грянут зимние морозы. А как только приходят они, то живительная влага дождя превращается в сухой снег. Тот, в свою очередь забивает все углы, создаёт бесчисленное количество мелких зеркал на радость солнечному свету. И вот ты уже покрываешь стёкла отражающей краской с надеждой, что комната останется в полумраке.

Геометрия и солнце не совместимы, даже солнечный диск не имеет форму круга. Это яркое нечто совершенно противоположно человеческой гармонии и порядку. Уберите сетку геометрических фигур с небосвода, и солнце вам уже не покажется тем, что привносит тепло в этот мир. Вы поймёте, что тепло создаётся лишь самим человеком, его радостью и надеждой. Солнце тут совершенно ни при чём. Разряды человеческих чувств наделяют небо цветом, а облака – формой. Это так просто и так здорово. Но в каждый момент нашей жизни вмешивается солнце. Его наличие днём и отсутствие ночью порождает временность. Это болезнь человеческого существования. Наша чувственность оказывается в оковах солнечного мира. Мы умираем от того, что солнце диктует условия жизни. Оно заставляет нас чувствовать время. День сменяет ночь, ночь – день, солнце всё тоже, а мы стареем, покрываясь узорами морщин. Бывает, что просто сгораем, не дождавшись старости. Те, кого настигает подобная участь, наиболее чувствительны к солнечному свету. В отличие от большинства других людей, они поглощают свет в большей степени, чем его отражают. Они принимают на себя бремя страданий. Всю свою жизнь они сомневаются, сомневаются в себе, в других, в том, что они делают, в том, что они упускают. Это симптомы. Но эти симптомы всегда свидетельствуют о повышенной восприимчивости к солнечному свету. С этим ничего нельзя поделать. Человечество так спасается от солнца. Нет другого выбора. Нужны сильные люди.

***

Это было зимой. До ее дома мы шли непринужденно. Ночь. Снег так и валил. Молчание иногда сотрясалось попытками начать разговор. Я медлил и не хотел проявлять какую-либо инициативу. Пусть лучше сама начнет. В конце концов это была ее идея – обращаться друг к другу на ВЫ. Вот пусть и начинает.

– Вы так и будете молчать? – спросила она, пытаясь заигрывать.

– А как Вам угодно?

Ну вот что за идиот. Теперь я целиком принял все правила игры. Поле расчерчено, очки распределены, соотношение сил явно не в мою пользу.

– Я привыкла, что молодые люди обычно что-то говорят, – скрывая улыбку, произнесла она, – А Вы какой-то молчаливый.

– Угу, – буркнул я, прикидывая, сколько еще идти по заснеженной дороге. Высоковольтные столбы молчаливым конвоем сопровождали нас вдоль автомагистрали. В темноте ночного города они казались великанами. Их металлические перекладины напоминали мне ребра человеческого тела. Ничего лишнего, только функциональность. Всегда завидовал их проклятым сваям, уходящим глубоко под землю, обеспечивая чертовски устойчивое положение. Мне бы такую устойчивость в мыслях, и такие же функциональные ребра по жизни. Нет ничего лучше подобных ребер.

– Так Вы учитесь?

– Да, Лиза, я учусь, я Вам уже это говорил.

– А почему Вы так раздражены?

– А почему Вы все время задаете вопросы?

– Как угодно. В любой момент мы можем повернуть, – поджав губы, сказала она и небрежно поправила капюшон своей куртки.

Дальнейшую часть пути мы шли молча. Дорога уходила все дальше и дальше в черную бездну спального района. Белый снег, как больничная палата, он всюду. Пока природа не скажет «Пора», все так и будет: холод и отрешенность от мейнстрима жизни. Как будто кто-то за пределами нашего мира обожает размеренность, даже в систематическом причинении страданий. Болела потрескавшаяся кожа на руках. Вязаные перчатки не спасали от морозов, а карманы в моем пальто не создавали должной защиты от переохлаждения. Ноги тонули в снежном месиве. Это мы свернули с основной дороги на тропинку, ведущую к тесно стоящим друг к другу «хрущевкам». Издали они казались рабочими бараками – прибежище для тех, кто еще не сдался.