Журнал «Вокруг Света» №01 за 1977 год - Вокруг Света

...Не хотелось бы видеть в будущем мертвую яму озера Карасор и серо-черные, похожие на лунные горы отвалы породы вокруг Экибастуза. Куда как лучше, если город угольщиков и энергетиков будет встречать приезжих пресными озерам и с иртышской водой, лесами и пляжами на их берегах.

Дорога была серой от зноя. Справа и слева лежала земля, припорошенная, будто снегом, солью. К горизонту уходили ровные, не по-весеннему желтые степи правобережья. Снова Иртыш остался далеко позади, но, как и по дороге на Экибастуз, не отпускал от себя.

...Еще в Москве, листая подшивку газеты «Звезда Прииртышья», я познакомилась со статьями А. А. Свищева, главного гидрогеолога Прииртышской гидрогеологической экспедиции, и поняла, что надо непременно встретиться с ним.

Александр Алексеевич — высокий, худощавый, с коричневым от ветра и солнца лицом — оказался человеком, не терпящим лишних слов.

— Лучше один раз увидеть... — сказал он, когда я попросила рассказать о работах гидрогеологов. — Давайте съездим в колхоз «XXX лет Казахской ССР», и я покажу результаты наших изысканий.

Пока мы мчались по широким улицам Павлодара, Александр Алексеевич вспоминал, как встретил его город два десятилетия назад: ветряные мельницы, улицы, на которых ноги по щиколотку утопали в песке водовозы, продававшие на окраинах ведрами питьевую воду из Иртыша...

Мы ехали в глубь степи, которую гидрогеологи исходили вдоль и поперек, изучая каждый бочажок, каждое обнажение, закладывая сотни разведочных скважин...

Эти многолетние кропотливые изыскания привели к открытию Прииртышского артезианского бассейна. Он, как выяснилось, со стоит как бы из двух рек, или двух горизонтов, как говорят геологи, — верхнего, мощностью в 30—40 метров, и нижнего, мощностью 50—200 метров. Глинистая толща отделяет их друг от друга. Подземные реки формируются в основном в районе Семипалатинского Прииртышья, в пределах так называемых боровых лесов, и движутся в сторону Павлодара, а затем Омска. Их истоки залегают на глубине ста метров, но потом реки «ныряют» на глубину до километра.

...Жаркую синеву неба над дорогой вдруг рассекло белое крыло чайки. Это было похоже на предупреждение: начинается другая земля. И действительно, вдоль дороги зазеленели обочины, поднялись невысокие сосенки. Главная усадьба колхоза тонула в зелени, шелестящей под ветром. Мы долго ехали мимо аккуратных коттеджей с пестрыми цветниками и все время ощущали близость воды: ветер доносил озерную прохладу.

Водохранилище открылось неожиданно. Над водой кружились и ссорились чайки. Берега в два ряда окружала ограда из тополиных кольев, уже пустивших листочки; их поставили, чтобы не размывало дамбу и не исчезала бесследно бесценная влага. А кругом — насколько хватало глаз — зеленели сочные луга. Поливочные машины «Фрегат» рассеивали радужные облака водяной пыли.

Александр Алексеевич молчал, предоставляя мне возможность смотреть, сравнивать и удивляться.

Люди этих отдаленных от Иртыша мест первыми в области направили глубинную воду на страдающую от засух и иссушающих ветров землю. Результаты превзошли все ожидания: один гектар орошаемой земли заменил многие гектары -богары. Все, что показывали мне в этом колхозе потом,— поля овса и кукурузы, свиноферму, стада овец, коров и лошадей, норок на звероферме и даже цех по производству минеральной воды, — все это было уже следствием главного: пришла вода.

Якова Германовича Геринга, председателя колхоза, мы застали дома. Властным жестом он пригласил всех присесть. Его плотная, коренастая, уверенная фигура, и тяжелый подбородок, и этот жест — все выдавало в нем человека-хозяина.

— Мы здесь лет 30 живем,— вспоминал председатель. — Детей своих купали — снег собирали, топили. Я недавно захожу в один дом, а старуха говорит старику: «Лучше мой руки, вся грязь на полотенце!» А я ей: не ругай его, мать, ты же помнишь, как каждую каплю экономили, вот и въелась привычка-то. Как на Луне жили...

А вот сейчас, — продолжает Яков Германович, — смотреть не могу, сердце болит, когда вижу, как из скважин вода бесполезно льется...

Мне ясно, о чем сокрушается председатель. Видела своими глазами, не в этом, конечно, колхозе, в других: на скважинах не поставлены обыкновенные заглушки — и драгоценная глубинная вода льется, заболачивая и засолоняя землю на много гектаров вокруг. Гидрогеологи по сети режимных скважин постоянно следят за состоянием подземных вод, давая точные прогнозы возможности их использования, а тут...

Свищев посматривает на часы, хотя, похоже, и гидрогеологу и председателю жаль расставаться друг с другом. Как не понять их: для Свищева председатель — первый человек, который поверил в открытие гидрогеологов, для Якова Германовича гидрогеологи — друзья. За всю жизнь, потому что теперь можно забыть о копанках, пересыхающих колодцах с солоноватой водой и жить, жить здесь, среди этих суховейных степей, не боясь их.

Позже, в Павлодаре, Свищев показал карты и документы левобережья, где гидрогеологи также ищут подземные воды, хотя уже сейчас ясно, что оно значительно беднее ими, чем правый берег, и воды в основном солоноватые. Но поиск продолжается...

Подземные воды пришли и на поля Павлодарской опытной станции по защите почв от эрозии. Именно там, на этих полях, ученые разрабатывают тактику борьбы с ветровой эрозией. Засуха и эрозия — не будь их, разве называли бы эти земли зоной «рискованного земледелия»?

...Георгий Григорьевич Берестовский, заместитель директора станции, часто просил шофера остановиться, выскакивал, не накинув плаща, под холодный в тот день ветер. Высокий, седой, он долго мерил поле длинными, как сажень, ногами. Всматривался в серую вспаханную землю со следами стерни, разглядывал «кулисы» — ряды горчицы, удерживающие от ветра пары, проверял, правильно ли покрывают землю нерозином, темной, пахнущей просмоленными шпалами жидкостью. И, сосредоточенный только на этом, говорил:

— Раньше думали, чем глубже вспахана земля, чем чернее она, тем лучше. Но глубоко поднятый пласт, размельченная в порошок почва, уничтоженная стерня — это прямая помощь эрозии. Вот мы и разработали безотвальную обработку, когда плоскорез, широкий плоскорежущий нож, заглубляясь в почву, лишь слегка разрыхляет ее, не переворачивая пласта. Чем больше стерни остается, тем лучше — она крепко держит почву. Если бы вы могли представить, как трудно было переломить психологию землепашца! Видит, что безотвальная обработка помогает, а все тянет его пахать по привычке...

«Газик» несся по пыльному проселку, утонувшему меж полей. Темные квадраты чередовались с зелеными, зеленая полоса трав отделяла посевы от дороги — и в этой четкой расчерченности, в этой «полосной системе» был большой смысл. Здесь все, как объяснял Берестовский, защищало почву от ветра. Через каждые сто метров, а на особо опасных местах через пятьдесят, квадрат многолетних трав сменял квадрат пашни. Полосы были нарезаны поперек господствующих ветров. Травы держали землю, встречали и гасили порывы ветра. Зеленый буфер у дороги смягчал его удары.

Я смотрела на эти живые поля, и мне не верилось, что это та же самая земля, которую видела час назад на экране. Мы сидели тогда с Георгием Григорьевичем в кинозале опытной станции, и перед глазами разворачивались драматические кадры.

...Среди наметенных подушек песка торчит одинокий стебель кукурузы. Желтые поломанные листья полузасыпаны. Все поле до самого горизонта волнится барханами. Оно мертво. Черные тучи пыли несутся над землей: ветер уносит почву с полей. Дорога слово провалилась — насыпь выдуло, машины среди дня идут с зажженными фарами.

Георгий Григорьевич смотрел на экран молча, чувствовалось — переживает заново, потом тихо сказал:

— Так было в 1963 году. Более одного миллиона гектаров только в нашей области пострадало от эрозии. Достаточно было легкого движения — прошел человек, закрутились песчинки, все задымилось, ноле двинулось...

— Георгий Григорьевич, а как случилось, что вы занялись эрозией?

— Это долгий рассказ... Сам я уроженец Восточного Казахстана, беды этих земель знаю сызмальства, работал агрономом. Но однажды, во время войны, встретился мне в пустыне — там у нас военные маневры были — мертвый город. Брошенный, засыпанный песком... Увидел я вытоптанные, оголенные пастбища, понял: эрозия. Поверьте, это очень страшно — видеть, как гибнет земля...

Эта ли картина, твердая ли вера в слова своего учителя по Тимирязевской академии — Вильямса, который говорил, что трава — это лекарство для земли, хорошее ли знание прииртышских условий, а скорее всего все вместе взятое привело Берестовского к мысли, что распахивать здесь целину надо сверхосторожно, не гонясь за цифрой гектаров. Много сражений из-за этого пришлось выдержать Берестовскому, да и не ему одному, конечно...