Журнал «Вокруг Света» №01 за 1977 год - Вокруг Света

Бокситы Суринама приносят монополиям баснословные прибыли. Равходы на добычу минимальные — сырье залегает практически на поверхности. Мощные экскаваторы попросту снимают верхний слой почвы и ссыпают в стотонные грузовики. Содержание алюминия в руде — среди самых высоких в мире: каждые четыре тонны бокситов дают тонну металла. По объему добычи «красного золота» маленький Суринам занимает третье место в капиталистическом мире после Ямайки и Австралии. Считают, что международный алюминиевый спрут «Алкоа» именно отсюда получает треть сырья.

За несколько десятков лет хозяйничания эти монополии фактически сумели превратить суринамскую экономику в свой придаток. Их продукция составляет около " 90 процентов экспорта страны. Только «Суралко» в 1974 году получила 1,3 миллиарда долларов дохода, в то время как казне достались жалкие 50 миллионов в виде смехотворно низких налогов.

Нет, не случайно в Суринаме стали задумываться, не поможет ли решению острых социальных проблем его полумиллионного населения более справедливая политика распределения доходов. Самым очевидным препятствием на пути такой политики было колониальное положение страны. Было — потому что 25 ноября 1975 года Суринам добился независимости.

Парамарибо с его быстрым темпом жизни современного города, потоком машин, велосипедов, мотоциклов, многолюдными улицами центра, зданиями банков постепенно сгладил впечатления от кратковременного посещения джунглей. Начинало казаться, что все виденное там — просто незначительная экзотическая деталь. Ведь в самом деле индейцев в Суринаме всего несколько тысяч, а буш-негры составляют только 10 процентов населения...

Но «лесные негры» напомнили о себе неожиданно...

«Идти вперед и не оборачиваться...»

Мы шли с Роем, председателем кружка учеников средней школы по изучению истории Суринама, по улице Грааве-страат. Рой рассказывал о забастовке рабочих, которая стала как бы последним шагом на пути к независимости.

Она родилась стихийно, без достаточной подготовки. Работники таможни потребовали задержанную властями зарплату. Все могло обойтись мирно, но внезапно суд объявил забастовку незаконной, и страсти разгорелись. Таможенников, грузчиков поддержали служащие, к ним присоединились рабочие рудников. Решили направить делегацию к губернатору. Когда манифестантов с прошением отделяло от губернаторского дворца пять-шесть кварталов, появилась вооруженная полиция. «Спокойно, спокойно, — раздавались голоса. — Все равно ничего не добьемся, нужно расходиться». Здесь-то и вмешался Абайса, президент профсоюза буш-негров. Он сказал, что его делегация пройдет дальше. Это, конечно, наивно, но буш-негры непоколебимо верят в духов и считают, что заговоренному человеку пули не страшны. Абайсу убили здесь же, на глазах у демонстрантов. Рой показал мне это место. В память о гибели Абайсы кто-то постоянно поливает мостовую красной краской. «Пуля убила его потому, считают негры, что он обернулся, — продолжал Рой. — Оборачиваться заговоренному нельзя». Они так и шли, не оборачиваясь, и полиция расступилась, пораженная этим удивительным геройством...

Забастовку все-таки подавили. Начались аресты организаторов, запугивания... Однако вскоре предстояли выборы, и это народное выступление повлияло на их исход. Бастовали в основном креолы, а крестьяне-индийцы, поверив призывам своих лидеров, воздержались от участия в волнениях. Консервативная партия индийцев, которая находилась у власти последние четыре года, потерпела поражение. Ей на смену пришла такая же консервативная партия креолов; победу обеспечила забастовка и лишь отчасти — необычное обещание: независимость. С лозунгом добиться независимости в самое ближайшее время выступили, правда, не лидеры консервативной партии креолов, а новые, впервые вошедшие в правительство лидеры Национальной республиканской партии, имеющей широкие связи с рабочим движением. Консерваторы вынуждены были объединиться с ними в период предвыборной кампании, а после победы предоставили им несколько министерских портфелей.

С кем бы мне ни приходилось встречаться в Парамарибо, когда речь заходила о независимости, наиболее активным борцом за нее называли министра экономики господина Брума. К нему я и направился.

Энергичный, лет сорока, министр говорил сжато. Проблемы страны он знал хорошо и постоянно подчеркивал, что решение их возможно только после достижения Суринамом статуса независимого государства.

— У Суринама типично колониальная экономика. Почти все, что производится, идет на экспорт. Это сырье. Готовые изделия ввозятся. Не составляют исключения и продукты питания. Приходится импортировать даже растительное масло, консервированные продукты, незаменимые в такой жаркой стране, как наша. Положение рабочего класса и средних слоев населения тяжелое. Безработные составляют примерно четвертую часть всех жителей.

В стране есть железная руда, нефть, — продолжал он. — Необходимо заняться созданием энергетической базы. Перед страной задача: кроме сахара, бананов, кофе, хлопка, наладить производство продуктов питания для населения, выращивать бобы, картофель, сою. О народе Суринама по-настоящему может позаботиться только национальное правительство в условиях независимости. А это означает, помимо прочего, расширение торговых связей, ликвидацию зависимости от Голландии и в экономическом плане тоже.

В стране и даже в самом правительстве далеко не все разделяли точку зрения господина Брума. Находились люди, которые утверждали, что свобода преждевременна. Большинство, однако, считало: политическую независимость следует рассматривать лишь как первый этап борьбы.

Дискуссии продолжались несколько месяцев, и сами суринамцы подвели им черту. Учитывая настроения народа, депутаты парламента единодушно одобрили новую конституцию независимой страны.

Правительство начало проводить в жизнь меры, направленные на решение самых острых проблем. Вдвое повышен налог на экспорт бокситов иностранными монополиями, разработаны планы развития западных районов страны, создания ряда мелких предприятий, которые должны производить товары для нужд населения, увеличились расходы на образование, здравоохранение и социальные нужды.

О том, как праздновали в Суринаме день независимости, я узнал из газет. Приехали гости из многих стран мира. Город был украшен для праздника. Торжественный прием делегатов, в том числе и представителей Советского Союза, ознаменовал начало новой истории страны. Я читал об этом и вспоминал наши долгие дискуссии с Tea Дулайт, известной деятельницей культуры Суринама. «Сможем ли мы стать нацией? — с тревогой спрашивала она. — Что дадим мы, маленькая страна, огромному миру? Да и примет ли нас этот мир?»

Мир принял бывшую голландскую колонию, но проблемы ее не решить разом.

Владимир Весенский

Парамарибо — Москва

Ростовская финифть

Еловый лес с черными лужами, речушки с весенней пеною, холмистые дали с одинокими церквушками, зеленые озими, сиреневые яровые поля. Ростовская земля... Не ее ли тонкие, тихие краски, не сказочные ли силуэты древнерусских кремлевских стен, башен и звонниц Ростова Великого, недавние ли художественные традиции, бытовавшие здесь, помогают сегодня возрождать старинное искусство русской финифти? Искусство финифти, или эмали («фингитис» по-гречески означает светлый блестящий камень), много старше самого Ростова; оно известно на территории Руси с III века нашей эры. Но татаро-монгольское иго на двести с лишним лет почти вычеркнуло его из памяти народа, и оно начало оживать только в XV веке.

Городом финифти стал Сольвычегодск, крупный торговый центр того времени (до Петра I торговля с западными странами шла по Северной Двине). Город был известен так называемыми усольскими эмалями, которые украшали блюда, чаши, ларцы, церковную утварь.

Процесс рождения финифти непрост. Сначала приготовляют стекловидную минеральную массу — эмаль, в состав которой входят окись свинца, бура, сода и щелочь. Примеси придают ей прочность и блеск. Медные пластинки, покрытые истолченной в порошок белой эмалью, подсушивают, а потом обжигают при температуре 800—900 градусов. При этом эмаль сплавляется ровным слоем, покрывая поверхность пластинки. Пластинки вновь посыпают порошком, и опять они идут в обжиг, пока не станут блестящими, молочно-белыми. Потом их расписывают красками и снова обжигают: сколько росписей, столько и обжигов. В результате получаются изображения ясных, светлых, радостных тонов; финифть как будто светится изнутри и никогда не тускнеет.

В XVIII веке искусство финифти пустило корни в Петербурге; развитие промысла пошло здесь иным путем — живописным. В частности, краску стали наносить пунктиром, легким прикосновением беличьей или колонковой кисточки, что позволяло передавать тончайшие оттенки и светотени. Появились изящнейшие миниатюры, в основном портреты. Дело было поставлено на широкую ногу, при Академии художеств был даже создан «живописный на финифти миниатюрный класс». Появились и большие мастера этого дела; сам М. В. Ломоносов занимался изготовлением эмалевых красок.