Журнал «Вокруг Света» №01 за 1977 год - Вокруг Света

И только звезды были те же, что светили географам прошлого.

Хотя нет: среди созвездий ночного неба над нашей прекрасной и хрупкой планетой прокладывал свой ход один из бесчисленных теперь спутников.

Д. Биленкин

Ростов — Казань — Москва

Тяни, паук, свою пряжу

В середине XVI столетия воинственное племя дине покинуло в поисках охотничьих угодий канадские прерии и устремилось на юг. Продвигаясь с боями через земли незнакомых и враждебных племен, оно дошло до засушливых, но богатых дичью равнин юго-запада нынешних Соединенных Штатов. Здесь племя впервые столкнулось с белыми. То были испанцы. От испанцев люди дине получили название «навахо», под которым их знают и поныне, здесь они и познакомились с невиданными животными — лошадьми и овцами.

Сначала дине — впрочем, теперь уже навахо — охотились на лошадей и овец, как на любую привычную им дичь. Но после испанских карательных экспедиций навахо, сами отличные воины, по достоинству оценили боевые качества человека на коне.

Первых коней навахо выменяли у тех же испанцев и у соседних индейцев — мирных земледельцев пуэбло, а со временем стали их угонять или же отлавливать мустангов — одичавших потомков испанских коней.

Превратившись в искусных наездников, навахо стали грозной силой. Испанским гарнизонам зачастую приходилось отсиживаться в крепостях; индейцы-пуэбло спешно укрепляли глиняные стены своих деревень.

Привлекли внимание навахо и овцы — очень им пришлась по вкусу баранина, а еще больше они оценили овечью шерсть. Женщины-навахо ткали из нее одеяла, в которые закутывались воины и охотники, н тогда они заменяли верхнюю одежду, а если ночь заставала их вдали от дома, то и постель. Такими же одеялами завешивали дверной проем.

Ткать женщины-навахо научились от захваченных мужьями женщин-пуэбло, и сначала в узорах на навахских одеялах копировали традиционный орнамент своих пленных. Но через короткое время, выработав собственный стиль, навахо превзошли своих учителей. Испанский губернатор Фернандо Чакон писал в самом конце XVIII века, что ткачихи-навахо работают лучше испанок.

Но признать, что навахо чему-то научились от более слабого племени, не позволяла им гордость. И возникла легенда о паучихе, которая показала женщинам-навахо первый ткацкий станок. Пауков навахо считали существами священными.

Станок изготовил супруг паучихи-учительницы. Основа была из трав, уток — из горного хрусталя, нити — из утренней зари. Когда в племени рождалась девочка, мать терла ей плечо паутиной для того, чтобы она всю жизнь неутомимо ткала. Едва девочка подрастала, она принималась за работу. Сначала основу натягивали между двумя деревьями, а орнамент девочка должна была изобрести сама. Геометрические узоры ткани никогда не повторялись, опытный взор сразу отличал работу одной мастерицы от другой. Но если какой-то особенно искусной ткачихе удавалось изобрести свой рисунок, другие женщины перенимали нововведение. С течением времени вид и качество одеял изменялись, и по ним можно проследить историю племени.

Самые старые из дошедших до нас одеяла навахо — конца XVIII века — обычно грубо вытканы, в их узорах сплетаются естественные цвета овечьей шерсти: коричневый и белый. Их нашли антропологи в Каньоне дель-Муэрте — Ущелье смерти. В 1805 году испанские войска загнали в каньон воинов-навахо и перебили их. Навахо побоялись хоронить убитых: это могло, по их верованиям, нарушить покой предков и вызвать стихийное бедствие. В сухом микроклимате Каньона дель-Муэрте надолго сохранились скелеты и одеяла, в которые одеты были навахо перед битвой.

В тридцатых годах прошлого века на землях навахо появились новые белые — американцы, и навахо, познакомившись с разноцветными фабричными материями, перешли к более сложным узорам. Появляются одеяла, изукрашенные квадратами, углами, зигзагами, сияющие множеством красок: красно-охряной, желтой, черной.

В 1863 году полковник Кит Гарсон с большим и хорошо вооруженным отрядом, к которому присоединилось и множество враждебных навахо индейцев, оттеснил племя в штат Нью-Мексико, в безжизненную пустыню. Начались тяжелые времена: голод, болезни. Некогда многочисленное племя поредело и ослабло. Лишь через несколько лет позволили индейцам-навахо вернуться в родные места. Но это было уже не то племя, которое некогда наводило страх на соседей. И одеяла этого времени отличаются бедностью красок и примитивностью узоров.

В 1880 году земли навахо прорезала железная дорога, и их страна стала легкодоступной. Появились магазины, где продавались нужные и не нужные индейцам вещи; торговцы скупали у индейцев шкуры, украшения из серебра с бирюзой, одеяла — традиционные одеяла навахо, которые скоро стали известными по всей Америке. Предприимчивые коммерсанты стали привозить изготовленную в Европе шерстяную пряжу и синтетические краски. На одеялах появились стилизованные кони и коровы, луки и стрелы, вигвамы и даже поезда. Для навахо эти изображения были чуждыми, но покупатель в Нью-Йорке, Бостоне, а то и в Лондоне представлял себе «настоящую индейскую работу» именно такой. Передавая ткачихе сырье и заказ, торговец давал ей и образцы рисунков.

А через некоторое время и самим навахо придуманные для них узоры и рисунки стали нравиться куда больше, чем традиционные. И чистая геометрия навахского узора исчезла, сами одеяла стали ни чем иным, как изделиями поточного производства. Впрочем, почему же только одеяла? Рынок требовал ковры, наволочки для подушек и так далее и тому подобное, чего отродясь не было в простом индейском быту племени навахо.

Поскольку же индейцы по-прежнему закутывались в одеяла, а «подлинная работа навахо» стоила очень дорого — большинству членов племени не по карману, — в городе Канзас-сити одна фабричонка стала ткать одеяла для индейского пользования. Дешевые, стандартные...

И сейчас, когда навахо, съезжающиеся по случаю праздника в резервацию, набрасывают поверх пиджаков одеяла, они приобретают их в лавке сувениров.

Там же, где продается пластмассовый паучок, тянущий свою синтетическую пряжу...

Л. Ольгин

Штурвал Бена Эйельсона

Карлу Бенджамину Эйельсону, полковнику.

Фэрбенкс, Аляска

12 декабря 1925 года Сэр! В данном письме я имею честь засвидетельствовать Вам свое безграничное уважение как пионеру полярного неба и сообщать Вам, что экспедиция, которую я возглавляю, нуждается в Ваших услугах. Североамериканская газетная корпорация предоставила в мое распоряжение четыре самолета для исследования района Арктики, расположенного между Аляской и географическим Северным полюсом. Я имею честь пригласить Вас для участия в экспедиции в качестве пилота. Позвольте выразить абсолютную уверенность в надежности и удачливости Вашего штурвала.

Всецело Ваш

Джордж Герберт Уилкинс

— Полковник! Пора вставать!

Эйельсон отчетливо услышал эти слова, но они не дошли до его сознания. Он продолжал спать, хотя это, собственно, не был сон: пережитое им с кинематографической четкостью проецировалось на какой-то странный экран перевозбужденного мозга. Он видел свой мчащийся самолет на расстоянии нескольких футов от аляскинского криволесья. Внезапно налетевшая вьюга бросила его «Гамильтон» к земле, и Эйельсону на мгновение показалось, что машина сейчас разлетится на куски. Но в жуткие секунды, когда его ударило головой о приборную доску и лыжи самолета пробороздили снег, он не ощутил страха, нет, он просто окунулся в напряженное ожидание того, что последует дальше. А дальше, это знает каждый пилот, должен был послышаться резкий металлический хруст ломающихся стоек шасси и скрежет распарываемого фюзеляжа. Затем самолет стремглав клюет носом, будто собираясь пронзить землю, отлетают изуродованные лопасти пропеллера, и машина капотирует — переворачивается через нос, и если скорость велика...

— Полковник! — В дверь назойливо стучали. — Полковник Эйельсон, пора вставать! Вас ждут в блокгаузе!

Он с трудом оторвал от подушки каменно тяжелую голову. Какой блокгауз? Это что такое? Он уронил голову на подушку. Снова белыми призраками вздыбились горы, овеянные белым метельным туманом. Монотонно воет ветер, пронизывая кабину, воет и свистит. Сквозь этот привычный шум вдруг пробивается девичий смех.

— Спит как медведь...

— Сигрид, перестань. Вечно ты со своими насмешками. Эй, Эйельсон, вы проснетесь?