Дневник. 1918-1924 - Александр Бенуа

Утром приходил Рябушинский, но я его не принял. Не буду к нему звонить, так как, по словам А.И.Циммермана, он продает украденных у Балашова Гварди и Рейсдаля. Циммерману я передал мнение Тройницкого, что ему нужно обратиться по начальству, к Ерыкалову. Пусть решает. Рябушинский уезжает за границу в субботу.

Бессонница из-за грохота на улице. Вот уже полтора месяца, что чинят кусочек рельс на завороте, и благодаря этому весь наш дом не спит. Зина от отчаяния близка к помешательству. В промежутках между грохотами внизу вижу очень явственно сны про Париж, какой-то переулок между небоскребами, когда-то безвкусную балетную школу, и мне становится «скучно». А всегда нечто подобное меня ожидает там!

Чудный день. Утром к Кесслеру. Болтаю с Зауровым. У него в кабинете картина Виллевальде из войны 1870 г. Кесслер готов все сделать, дает мне даровую визу и берется даже переслать мои работы, когда бы бумага из Москвы запоздала. Пароход идет в этот четверг! Спешу домой, чтобы предупредить Акицу, но ее уже нет. Позже она телефонирует в Эрмитаж, что, напротив, в пароходной компании обещают только в четверг выяснить, когда «Шлезвиг» завтра отойдет обратно. Дай бог, чтобы и в четверг, так как авось тогда московские бумаги поспеют и не надо будет прибегать к Кесслеру.

В Эрмитаже осиротелое заседание Совета. Читается полуюмористическое «завещание» директора. Петровский штиль. На галерейном совещании обсуждаем вопрос эквивалента за картины Санти, бывшие в Академическом собрании (об Эрмитажных нет и речи, и, вероятно, их удастся отстоять по признаку их неотделимости от целого мирового значения). Мне особенно хочется отстоять С.Рейсдаля, изумительнейшего Влигера и то, что атрибутировано как Пьетро делла Веккия. Даю директивы на период моего отсутствия. В отчаянии Углова, так как у нее великая теснота в Рафаэлевской галерее (из-за нескладывающихся турникетов Максимовой) и у нее отнимают ряд витрин под другую выставку «Дамского мира» (кружева и т. д.), затеянную

Тройницким и Ж.Мацулевич. Отчаяние берет и меня из-за совершенно невозможного положения с реставрацией. Васильева, по словам Яремича (я ничего не знал), снова выжил недолюбливающий его Тройницкий. Богословский не вернется. Альбрехт очень медлителен и больной, Сидоров — ломовой извозчик! А у нас со всеми «этими» перебросками и выставками, произведенными в силу недостатка средств самым кустарным способом, получился целый эскадрон продырявленных картин, а искалеченным рамам счета нет! Но все же пусть сначала все развесят. Развешенность при невозможности показать развитие в таком виде авось побудит принять более решительные меры. Решаем по инициативе Эрнста устроить выставку портретов в бывшей фарфоровой галерее и в Романовой, куда приходится эскортировать (ибо за них нас вечно попрекают). Решаю и то, как расставить скульптуру по новым залам. Я не разрешаю передвигать мрамор из Белого зала.

Домой на трамвае. Нотгафт объясняет свое нескрываемое презрение к Яше Каплан. Последний сообщил (из трусости? из усердия?) Меснеру то, что сообщил молодой Мухин про нашедшийся у одного букиниста дневник великого князя Андрея Владимировича. Из-за этого Мухина вызывали в ГПУ.

Дома Руф с экспертизой ужасного «Святого семейства» XVI века. Он убит судилищем конфликтной комиссии при районном Совете, куда он был вызван (по собственной инициативе) для разбора его распри с пресловутой мегерой нашего дома Марьей Максимовной. Она по-прежнему занимает кухню Зининой квартиры, благодаря чему у Зины нет плиты и ей приходится готовить на буржуйке. Теперь буржуйку приходится по декрету снять, и присоединение кухни является неотложной необходимостью (тем более что ожидается поселение вместе с Зиной Жени с семьей). Однако Марья Максимовна, которой Руф подыскал отличную комнату в доме, не желает трогаться. И вот мужик и баба, судившие дело, сегодня постановили по-соломонову: Марью Максимовну не беспокоить, а кухню сделать общей, открыв в нее заделанную из коридора дверь, и, мало того, предоставить ей пользоваться отныне и парадным ходом.

Между тем эти изменения устраивают Серебряковых. До своего отделения были ежедневные скандалы Серебряковых и даже обвинение их в краже своих бриллиантов. Она (Максимова) вовсе не была настоящей женой покойного археолога Писарева. Он на ней женился по-советски в 1919 г. исключительно из-за жалости к дочери, которую она прижила не от него (он был абсолютный импотент). С самого же дня свадьбы началось его мученичество. Не успели они вернуться со «свадьбы» домой, как вышел первый скандал. Он ей по привычке сказал: «Марья, подай суп», а она ему: «Какая я тебе Марья! Я теперь твоя законная жена Марья Максимовна» — и хвать его миской по голове. И с тех пор пошли средневековые буйства, причем у нее вошло в систему бить об его голову тарелки. Бедняга вскоре и отдал Богу душу. Руф эту чету сюда в дом и пристроил, определив их, голодных, в существовавший тогда «Первый объединенный завод точной механики».

Хотели вечер провести в тиши и справить свои дела в виду отъезда, но не тут-то было: сначала брат Миша с внуком смотреть «Коронацию Александра II», от которой малыш пришел в дикий восторг, потом — Эрнст, Н.К.Шведе, Н.Радлов, Нина Жук, Женя. Последний рассказывал про вечер современных танцев в театре Зимина в Москве. Это был род концерта в какой-то студии. Особенный успех имели «производственные танцы», изображающие паровоз. Топот вереницы на месте и при потушенном электричестве, размахивая папиросами, и целой системы машин, причем одна хорошо сложенная женщина стояла головой вниз, а ногами ритмично манипулировал кавалер. Нет, далеко до этого танцсимфонизму Лопухова.

Влюбленность Татана в бабушку становится угрожающей. Он все время пищит: «А где баба?», «Баба, не уходи!», «Баба, возьми на руки!» — и глупая бабушка вместо того, чтобы ввиду отъезда начать отторжение, только поощряет этот психоз. Сегодня было очень потешно: возвращается с мамой с гуляния и еще в дверях спрашивает: «А где баба?» Я ему показываю на сомовский портрет. Он смотрит, но не удовлетворяется и с прежним видом заявляет: «Нет, это не та баба, здесь еще одна дидишкина бабишка!» Потешный, влез сегодня на площади на кучу мусора и объявил, что это «Памятник Петру Великому». Только тут заметил, что под ним нет лошади.

Снова в газетах о моем отъезде и приглашения Дягилева ставить балеты. Хохлов старается?

Последний день выставки в Академии, и все же не собрался. Омерзительна одна мысль увидеть это нелепое принудительное торжище, эту свалку всяких нечистот.

Разбитость; облачно, свежо. В газетах обещают на все ближайшее будущее циклоны! Утром с Акицей у Кесслера. Он решительно не советует ехать через Рур. Через Базель русские зафрахтовали пароход, остаются «Арденны» на Страсбург, поэтому в визе он проставил «Берлин — Дрезден — Баден-Баден». Снова обещает с охотой провести в своей почте мои рисунки, если из Москвы ничего не подоспеет. Гарантирует сохранность и невскрытое здесь. У него есть сведения, что при погрузке парохода «Клеопатра» в пятницу арестован какой-то немецкий доктор, и это не может быть кто иной, как доктор Баух. Его об этом известила длинная, уродливая фрау Герц, коммунистам сочувствующая и очень невежественная эстетка, здесь с некоторых пор гостящая и часто посещающая Эрмитаж. Мы предполагаем, что у него в чемодане нашли купленную им у Платера за 100 фунтов картину Миериса. Кому-то он открылся, что у него поручение делать приобретения для Любекского музея.