Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлиньский насмешник

— А если мы выиграем, — вставил Симэнь, — ты пить будешь.

— Проиграю — буду! Иначе и за человека меня не считайте.

— Договорились! — послышались голоса. — А теперь ступай зови ее сюда. Тогда будем пить.

— Договорились! — подтвердил Боцзюэ. — Вот это уговор!

Боцзюэ бросился встречать певицу. Но в какую сторону он ни бежал, где он ни рыскал, все глаза проглядел, однако Дун Цзяоэр и следа не было видно.

— Вот проклятая потаскуха! — ругался он. — Ишь, потешается, из себя строит!

Когда он вернулся, все покатывались со смеху.

— Полдень проходит, — обступив Боцзюэ, говорили гости, — пей штрафные.

— Надула меня потаскушка, — ворчал Боцзюэ. — Раз поспорили — ничего не поделаешь, придется пить.

Симэнь без лишних слов наполнил до краев чару и протянул Боцзюэ.

— Сам говорил, чтоб тебя за человека не считали, если нарушишь уговор, — сказал Симэнь.

Боцзюэ взял чару. Вслед за Симэнем протянул кубок Се Сида. Не успел Боцзюэ осушить второй кубок, как к нему подошел У Дяньэнь.

— Да что вы делаете? — не выдержал Боцзюэ. — Меня ж мутит. Дайте хоть немного закусить.

Бай Лайцян подал сладкое.

— Чтоб тебе провалиться! — заругался Боцзюэ. — Мне чего поострее, а он сладкое сует.

— Да у тебя ж в чарке острое, — засмеялся Бай. — Не торопись, острое с кислым еще впереди.

— Вот болтун! — ругался Боцзюэ. — Языком доконает.

Тут Чан Шицзе протянул кубок, но Боцзюэ медлил. Ему хотелось сбежать, однако будучи в окружении Симэня и певиц, он был не в состоянии шевельнуть ногой.

— Чтоб тебе провалиться, проклятая Дун Цзяоэр! — завопил он. — На какие ж муки обрекла ты старика!

Гости захохотали.

Бай Лайцян велел Дайаню подать другой кувшин вина. Тот сунул горлышко в кубок, и снова, булькая, полилось вино.

— Когда глупые гости хозяина спаивают или потаскуха потешается — это одно, — говорил Боцзюэ, глядя на Дайаня. — Ну, а ты что делаешь?! Ты бы уж весь кувшин в кубок засунул. Нет, дядя Ин теперь тебе сватать не будет. Век бобылем проходишь.

Хань Цзиньчуань и У Иньэр поднесли Боцзюэ по чарке вина.

— Приканчивайте! — крикнул Боцзюэ. — Режьте как курицу! На колени встану.

— Нечего кланяться! — заявила Цзиньчуань. — Пей, раз подносят!

— Что ж ты перед сестрицей Дун на колени не падал? — спрашивает Иньэр. — Надо было ее как следует попросить.

— Не смейтесь! — говорил Боцзюэ. — В глотку больше не идет.

Певицы хотели было насильно влить ему в рот вино, но он взял у них кубки и, поспешно их осушив, стал скорее закусывать.

— Довели вы меня! — приговаривал он, густо багровея. — Пить полагается не спеша, а вы передышки не дадите.

Гости не унимались и продолжали наполнять кубки.

— Брат, еще раз прошу тебя! — встав на колени перед Симэнем, взмолился Боцзюэ. — Сжалься! Прости несчастного! Не губи! Кто вас угощать будет? Свалюсь, тогда весь интерес пропадет.

— Ладно уж! — смилостивился Симэнь. — Сбавим тебе! По две чарки с брата, и достаточно. А пока дадим ему передышку.

— Благодарю тебя, милостивый батюшка! — говорил, вставая, Боцзюэ. — Враз от тяжкого бремени избавил.

— Ладно! Прощаю тебя на сей раз! — заявил Симэнь. — Но помни, как уговаривались. Выходит, человеком в полной мере тебя считать не приходится.

— Я пьян! — бормотал Боцзюэ. — И куда занесло эту потаскуху!

— Гм! В гостях солидное лицо, почтенный господин, а хозяин вздумал шутки шутить. Где это видано? — подсмеивалась Иньэр. — И Дун Цзяоэр почему-то не пришла.

— Она же самая известная среди здешних певиц, — тоже не без издевки отвечал Боцзюэ. — Ее ведь не так-то легко и заполучить.

— Чем же это она известная? — вставила Цзиньчуань. — Может, тем, что в именитые дома норовит попасть?

— А ты ей давно завидуешь, знаю, — заметил Боцзюэ.

Симэнь вспомнил историю, которая приключилась как-то ночью с баричем Цаем, и посмотрел на Цзиньчуань.

Но не о том пойдет речь.

Боцзюэ был слишком пьян. А шутки шумных певиц, продолжавших перебрасываться остротами, скоро приелись, и гости заскучали.

— Хоть бы спели, — обратился Бай Лайцян к Цзиньчуань.

— Можно спеть! — поддержала Иньэр. — Пусть Цзиньчуань начинает.

— Я у брата Бая веер выиграл, планки крепкие, — говорил Чан Шицзе. — Можно такт отбивать.

— А ну, дай попробую! — попросила Цзиньчуань и стала рассматривать веер. — У меня такого нет. Надо бы мне выиграть. Подари, а?

— Верно, подари! — поддакнул Симэнь.

Все начали упрашивать Шицзе, и ему, наконец, пришлось уступить веер певице.

— Неловко мне брать, ведь со мной сестрица Иньэр, — сказала Цзиньчуань. — Ты цвет загадай. Кто отгадает, той и веер поднесешь.

— Вот верно! — согласился Шицзе.

Выиграла Иньэр, и Цзиньчуань передала ей веер.

— Но как же так! — воскликнул Шицзе, и на лице его изобразилось деланное огорчение. — Тогда барышне Хань я поднесу платок, хорошо?

— Сколько щедрости! — принимая подарок, проговорила Цзиньчуань.

— Жаль, я не захватил с собой прекрасный сычуаньский веер, — заметил Симэнь. — А то бы тоже мог похвастаться.

— Тогда б ты меня перещеголял, — сказал Шицзе.

— Ой, совсем было запамятовал, — вдруг вскочил как бешеный Се Сида. — Хорошо, про веер заговорили.

Он велел Дайаню наполнить большой кубок и поднес его У Дяньэню.

— Ты же пари проиграл, пей! — сказал он.

— Опоздал, брат, опоздал! — отвечал У Дяньэнь. — Ишь, когда спохватился! Тут вон сколько выпили, а ты чарку помнишь.

Но Се Сида настоял на своем, и У Дяньэню пришлось осушить кубок.

Цзиньчуань запела арию на мотив «Чайной розы аромат»:

Мы безрассудно, встретившись впервые,Влеченью сердца пылко отдались.Да не остынут ночи огневые!О, наше счастье меж цветов, продлись!Нам щебет птиц шальные чувства дразнит,Роскошен пир двух любящих сердец!Жаль, мимолетным был весенний праздникИ счастью нашему пришел конец.— Да, а ведь говорят, что счастливых Небо бережет…М нас твоя мамаша разлучила,От феникса подругу прогнала.Мне душу извела тоска-кручина,О днях минувших память тяжела.— Жестоко с нами поступили…И слезы льются парными ручьями…Но верность не осилила печаль.И ты мечтаешь пьяными ночамиМоё лицо увидеть невзначай.

Запела У Иньэр на мотив «Зелен абрикос»:

Ветер и дождь —это слезы цветам.Ветер и дождь —лепестки облетели…Был ты пригож,пировал тут и там,Пьян был, и что ж? —А виски поседели!Весело нам —вьется горный ручей.Весело намлюбоваться весною…Не по летамв холод зимних ночейТрам-тарарамя веселый устрою!Пей и гуляйдень и ночь напролет.Пей и гуляй,не казнись днем весенним…Блещущий майили сумрачный лед, —Все это, знай,красота и спасенье

Когда она кончила петь, вышли Ли Мин и У Хуэй.

— Да здесь оказывается и певцы! — воскликнул Се Сида. — А ну-ка, покажите свое мастерство!

Зазвучали аккорды лютни, запела свирель и послышался романс на мотив «Островок прохлады»:

За воротами — рыжая пыль,Не доступен ей светлый ручей,Где хозяева — утки да рыбы.Домик этот — отрада очей.Здесь, под сенью густых тополей,Голос иволги слышится мне.Очень редкие люди могли быОценить эту жизнь в тишине.В горный лес я забраться хочу,От ушей и от взоров укрыться,Одиночеством там насладиться,Светлой памятью прошлого жить.О грядущем немного груститьИ оплакивать в пятой лунеВ пятый день Цюй Юаня из Чу,Утонувшего в бурной волне.[805]

Пир близился к концу. Бай Лайцян, заметив на стене барабанчик с узорной отделкой, спрятал его за камень и сорвал ветку цветов, чтобы передавать ее под барабанный бой. Симэнь сразу смекнул, что за игру затевает Бай, и подмигнул Ли Мину с У Хуэем. Те проникли за камень и стали наблюдать через отверстие в нем. Как только цветок переходил к тому, кого они хотели напоить, барабан умолкал.

— Вот негодники, — ворчал Бай. — Я буду барабанить, и мне не мешайте!

Бай Лайцяну все же удалось заставить и Симэня выпить не одну чарку. Игра была в самом разгаре, когда к пирующим ворвался Шутун, и, нагнувшись к Симэню, зашептал на ухо:

— Матушке Шестой плохо! Вас просят скорее домой. Конь у нас с собой.

Симэнь стал поспешно откланиваться. Остальные гости были тоже порядком пьяны и поднялись за ним вслед.

— Брат, я ведь не поднес тебе ни чарки! — уговаривал Симэня хозяин. — Нехорошо так! — что это еще за шептанья!