Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлиньский насмешник

— Благодарю за любезность! — говорил Цай. — Присаживайтесь, прошу!

Лакей подал кресло. Симэнь поклонился и сел. Подали чай. Чжай Цянь поспешно выбежал и велел носильщикам внести два десятка тюков с подарками. Открыли корзину и вручили Цай Цзину перечень подношений: ярко-красный халат со змеями, парадный зеленый халат с драконами, двадцать кусков шэньсийской парчи, двадцать кусков сычуаньской парчи, двадцать кусков огнестойкого холста и двадцать кусков заморского полотна. Помимо этого в перечне значились: сорок штук цветного и белого полотна, нефритовый пояс с застежкой в форме львиной головы, пояс из ароматного алойного дерева[831] в золотой оправе, кубков из нефрита и носорожьего рога по десятку пар, восемь пар червонного золота чарок с инкрустированными цветами, десяток блистающих жемчужин, а также золота сотни две лянов. Цай Цзин пробежал глазами перечень, бросил взор на тюки с сундуками и пришел в восторг.

— Премного благодарен! — несколько раз повторил он и велел Чжай Цяню убрать все в кладовую, а потом распорядился накрыть стол.

Симэнь не посмел больше задерживать государева наставника и начал откланиваться.

— Хорошо! — промолвил Цай Цзин. — После обеда приходи.

Симэнь поклонился и встал. Цай Цзин прошел с ним рядом несколько шагов и вернулся на свое место. Вслед за ним покинул дворец и Чжай Цянь, но тут же, сославшись на дела, снова скрылся во дворце Цай Цзина. Воротившись в дом дворецкого, Симэнь снял парадные одежды и после плотного обеда только было задремал в кабинете, как к нему явился посыльный Цая с приглашением на пир. Наградив пришедшего чаевыми, Симэнь стал собираться. Дайаню было велено запастись узелками с серебром, которых набралась целая коробка. Симэнь сел в паланкин. Его сопровождало четверо слуг, но не о том пойдет речь.

Целое утро принимал императорский наставник шедших с поздравлениями военных и гражданских лиц и каждому вручал приглашение на один из приемов, которые начинались со следующего дня. Первыми были приглашены императорские родственники и придворные смотрители; на другой день — начальники палат, высшие сановники и правители; наконец, на третий день — все остальные, более низкие чиновники как столичные, так и с мест. Лишь Симэнь, как прибывший издалека с такими щедрыми подарками, удостоился особого внимания Цай Цзина и был принят отдельно на день раньше всех остальных.

Когда Цай Цзину доложили о прибытии его нового приемного сына Симэнь Цина, он поспешил на террасу встретить его.

— Прошу вас, батюшка! — то и дело повторял Симэнь, почтительно уступая дорогу и все время стараясь идти сзади Цай Цзина.

— Хочу выразить вам искреннюю признательность за щедрые дары, — заговорил императорский наставник, когда Симэнь с благоговейным трепетом переступил порог. — Присаживайтесь после тягот дальнего пути.

— Всей моей жизнью я обязан только вам, батюшка, вашей безграничной милости, — заверял его Симэнь. — А ничтожные подношения не стоят и упоминания.

Они задушевно беседовали и шутили, как отец с сыном. Заиграли на своих инструментах красавицы-девы, и лакеи наполнили кубки вином. Цай Цзин хотел было поднести кубок Симэню, но тот долго не решался его принять, потом осушил стоя. Заняв свое место, Симэнь велел Шутуну достать золотой кубок в форме персикового цветка, наполнил его до самых краев и поднес императорскому наставнику.

— Желаю вам здравствовать, батюшка, целую тысячу лет! — сказал он, преклонив колени.

— Встань, сын мой! — сказал польщенный Цай Цзин и, взяв кубок, осушил его до дна.

Симэнь встал и вернулся на свое место, но не будем говорить подробно, какие яства подавались на роскошном пиру у наставника императора и о чем говорили. Симэнь пропировал до самых сумерек, потом раздал узелки с чаевыми лакеям и слугам и стал откланиваться.

— Прошу меня простить, батюшка, — говорил Симэнь. — Задержал я вас. Примите нижайший поклон и глубокую благодарность. Больше не посмею отвлекать вас от великих дел ваших.

С этими словами Симэнь вышел из дворца императорского наставника и направился на отдых к дворецкому Чжаю.

На другой день Симэнь решил нанести визит богачу Мяо. Целый день разыскивал его по всей столице Дайань. А остановился Мяо Цин прямо за императорским дворцом в доме придворного смотрителя Ли. Дайань передал привратнику визитную карточку, и богач Мяо сам вышел навстречу Симэню.

— А я как раз один скучаю, — говорил Мяо Цин. — Только думал, чтоб, мол, пришел задушевный друг, поговорили бы, а вы как раз и пожаловали! Кстати! Очень кстати!

Мяо Цин устроил Симэню целый пир, и как гость ни отказывался, ему пришлось остаться. Стол ломился от обилия яств, перечислять которые нет никакой возможности.

Усладить пирующих вышли два молоденьких певца, красавцы собой.

— Мои вон истуканы, — указывая в сторону Дайаня, Циньтуна, Шутуна и Хуатуна, говорил Симэнь, когда певцы спели несколько арий, — только пить да есть умеют. То ли дело ваши певцы! Молодцы!

— А я боялся, не угодят вам, сударь, — заметил, улыбаясь, Мяо Цин. — Если они вам по душе, я бы мог вам их подарить.

— Я б не решился отбирать у вас лучших, — благодарил хозяина Симэнь.

Он засиделся у Мяо Цина допоздна, потом распрощался и пошел ночевать к Чжай Цяню.

Придворные смотрители и другие сановники засыпали Симэня приглашениями на пиры. В столице пришлось задержаться дней на девять. Симэню хотелось стрелой лететь домой, и Дайаню было велено собирать вещи. Однако Чжай Цянь никак не желал расставаться с дорогим гостем и упросил его провести еще вечер за пиршественным столом. Оба так коротко сошлись, так друг к другу привязались, словно состояли в самом близком родстве.

На другой день Симэнь встал рано утром и, простившись с хозяином, отбыл домой, в Шаньдун. По дороге приходилось и ночевать в лодке, и питаться прямо на ветру, но не о том пойдет речь.

Между тем после отъезда Симэня в столицу жены его, с нетерпением ожидая мужа, гулять почти не выходили, а больше сидели за рукоделием дома. Только Цзиньлянь продолжала рядиться, цвела и блистала. Окруженная толпою служанок, она рисовалась и кокетничала, то затевала игру на пальцах, то садилась за домино. Она и болтала, и шутила, словом, бурное веселье ее не знало предела. А до чего громко хохотала на виду у всех! Стоило ей только вспомнить о зяте Цзинцзи, как сердце начинало учащенно биться, она принималась тяжело вздыхать и, подперев руками лицо, как глупая, устремляла взор в одну точку. Она все время ждала Цзинцзи, жаждала свиданья. Но Цзинцзи едва управлялся в лавке, а когда выдавалась свободная минута, сейчас же шел к ней. Увы! Ее постоянно окружали служанки. Они-то и мешали встрече. Так и бегал он взад-вперед, как муравей по раскаленной сковородке.

Однажды стояла теплая погода. Дул приятный ветерок. Умастив себя мускусом и стираксом,[832] Цзиньлянь обошла крытую галерею и направилась прямо к гроту. Цзинцзи был занят в лавке. Она оглядела все кругом и, вернувшись ни с чем, взяла кисть, тяжело вздохнула и набросала послание.

— Ступай зятю Чэню передай, — сказала она Чуньмэй, протягивая запечатанный конверт.

Чэнь Цзинцзи вскрыл конверт и стал читать. Это был романс. Цзинцзи пробежал его до конца и, бросив лавку, помчался в сторону крытой галереи. Они встретились. Цзиньлянь, как голодающий, завидевший арбузную корку, бросилась в объятия к Цзинцзи и, ласкаясь, осыпала его поцелуями.

— Ах ты арестант! — говорила она, перебивая слова поцелуями. — Жить тебе, видать, надоело, изменник! С того дня, как нас увидала Сяоюй, исчез и не показываешься. Батюшка уехал, я одна скучаю, в слезах по тебе тоскую. Неужели у тебя нет ни стыда ни совести, а? Подумать только, до чего ж ты бессердечный! Скрылся и ладно! А я до сих пор тебя забыть не могу. Да, видать, понадеялась, глупая баба, а он давно изменил. Я для тебя ничто, так ведь?

Цзиньлянь подняла голову и увидела невдалеке Юйлоу. Та бросила в их сторону короткий взгляд. Цзиньлянь поспешно оттолкнула Цзинцзи. Он чуть не упал. Любовники тотчас же разбежались в разные стороны, но не о том пойдет речь.

Юэнян с Юйлоу и Пинъэр сидела у себя в комнате, когда к ней вбежал запыхавшийся Дайань.

— Батюшка воротились! — объявил он, отвешивая земной поклон хозяйке. — Я с подорожной впереди ехал. Батюшка в двух десятках ли, не больше.

— Проголодался? — спросила Юэнян.

— С утра крошки во рту не было, — признался слуга.

Юэнян велела Дайаню идти на кухню и распорядилась, чтобы готовили обед хозяину, а сама вместе с остальными женами направилась в залу встречать мужа.

Да,

Поэт уходит — птицы продолжают звонко петь.Хозяин в дом — хозяйки суетятся, не успеть!

Женщины успели вдоволь наговориться, прежде чем паланкин Симэня остановился у ворот, где они его и встретили.