Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлиньский насмешник

— Мы от господина Мяо из Янчжоу, — встав на колени, отрекомендовались вошедшие. — Вот вам, батюшка, письмо.

Они отвесили земные поклоны.

— Встаньте! — подняв руку, сказал Симэнь и начал расспрашивать о Мяо Цине.

Он позвал Шутуна. Тот разрезал серебряными ножницами пакет и вынул бумагу. Симэнь стал читать приложение к письму. Между тем Мяо Сю с Мяо Ши, продолжая стоять на коленях, протянули подарки.

— Примите, батюшка, знаки почтения от нашего господина, — сказали они.

Симэнь очень обрадовался и распорядился, чтобы Дайань убрал подношения, а слугам велел встать.

— Мы ведь встретились за тысячи ли от дому, — говорил он. — И представьте, какое родство душ, какая привязанность! Пообещал певцов подарить, — и разговор-то за чаркой вина зашел, — я уж забыл давным-давно, а ваш почтенный хозяин помнит. Я-то все жалел, что в спешке не успел с ним проститься. Да, обет дороже денег. Говорят, умели в старину дружить, да и то называют только Фана и Чжана.[834] О них добрая молва живет, будто они друг за другом за тысячу ли ходили. Вот и ваш хозяин из таких редких друзей.

Так Симэнь на все лады расхваливал и благодарил Мяо Цина.

— Хозяин приказал нам служить у вас, батюшка, — говорили, приблизившись и отвешивая земные поклоны, певцы. — Не будьте к нам слишком строги, батюшка, умоляем вас!

Симэнь посмотрел на подростков-певцов, чистых и стройных. Они были действительно хороши собой. Уступая, быть может, разодетым женам Симэня, певцы затмили бы любую служанку, привыкшую блистать обрамленной алыми губами белизною зубов. Симэнь велел устроить в передней зале угощение. Было отдано распоряжение, чтобы с ответным письмом Мяо Цину отправили щедрые дары — шелка и украшения. Для ожидавших в кабинете певцов готовили комнаты.

Прослышав о певцах, Ин Боцзюэ и остальные друзья поспешили к Симэню, и тот велел Дайаню накрывать стол на восемь персон. На устроенный по этому случаю пир к гостям вышли певцы и, ударив в кастаньеты, запели на мотив «Вешних вод»:

Грушевый сал распустился с улыбкой,Ива кудрявой не гнет головы,Чайные розы в цветении зыбкомЧают дождаться бутонов айвы.[835]

На мотив «Остановив коня, внимаю»:

Заросшие тропинки,Заглохшие плетни.Нестройные травинки,И смолкли соловьи.Дождливой паутинкойОпутан сонный сад,На мостике с горбинкойДробинки наугад.А шмель забыл багрянойГвоздики аромат,Не пьет нектар медвяный —Промок его наряд.Стою я на террасе,Вздыхаю у перил.О, как непрочно счастье —Любимый разлюбил.

На мотивы «Опустился дикий гусь» и «Победной песни»:

Вот нахмурила Си Шизимородки-брови,Затаила чудный лик —в яшмовом покрове.Красноперый козодойплачет в сизой дымкеИ роняет на цветыжемчуга-слезинки.Вдруг на солнце засверкалшляпы светлый глянец,И подвески закружилискрометный танец.Как цветочная пыльцашпилек ароматыПлавно реют у крыльцарасписной палаты.[836]Прекрасное тронешь —в грязи замараешь.В пучину залезешь —всех рыб распугаешь.Пичуга влетела —от страсти пьяна.Лишь мне нет опоры —тоскую одна.

— Да, в самом деле вы чудесно поете! — сказал, кивая головой Симэнь.

— Нас обучали и коротким романсам, — говорили, кланяясь, певцы. — Мы Вам сейчас споем, батюшка.

— Очень хорошо! Спойте! — попросил Симэнь.

Певцы запели:

Вот шелка кусок белоснежногоНа раме тугой растянул,Взял кисть и на поле безбрежноеВеликий художник взглянул:Там травы баюкают нежныеВ рассветной сиреневой мгле,Телята желтеют потешные.А на раздобревшем воле,Листая потертую книжицу,Задумался старый пастух…Котята весенние лижутся,И стоны рожка нежат слух.Трясутся хвосты в нетерпении,Гоняют назойливых мух.Чтоб подлинным стало творениеНемало затрачено мук.Есть в библиотеках стихи и романы,Есть лютня и цитра, есть флейта и цинь.Немало поэтов, чьи песни желанны,Но «Солнечных весен»[837] вторых не найти.Великие песни веками нетленны —Поют их красавицы наперебой.Да будет прославлен поэт вдохновенный,Как в «Оде о высях»[838] воспевший любовь.

На тот же мотив:

Поля предо мной благодатные:Колосья холмами лежат,Равнинами грядки опрятные,И вьется косая межа.Меж рисом и просом бежит тропаИ прячется в горной дали.Пшеница златая лежит в снопах,Тутовник — чернее земли.Там аиста песня нехитрая,А там — обезьян грубый крик.Лачуга в пыли глинобитная,Горбатый хозяин-старик.Его сыновья в поле день-деньской,Им в полдень приносят еду,Желудки наполнят — и в тень с мошкойПод сеткой у леса уснут.Поэзию жизни обыденнойПознали певцы царства Бинь,[839]И мир, их глазами увиденныйДано было мне полюбить.Под красками мнитсяприрода сочнее:Речушка змеитсямеж розовых гор,И ряской живоюв груди зеленея,Раскинулся вволюозёрный простор.А осень пестрана цветочной поляне,И дымкою травзатянулась река.Оделись в соломуна поле крестьяне,И прыгает сомв кузовке рыбака.Тропинками посухулунные блики,И палевым отсветомнад глубиной.Слышны журавлейулетающих крики,И чайки не реютнад мёрзлой волной.Творец вдохновенный,художник великийМирские мгновеньястряхнул, словно пыль.И будто Цанлан —водный скит многоликий,[840]Воспел этот край,как священную быль.

На тот же мотив:

Вот хмурятся тучи обвисшие,И стелется по небу мгла,И снег, как подвыпивший лишнее,Обмяк, но лачуга тепла.Чтоб сытыми быть и богатымиЯ чашу налью до краев,Жена сварит кашу с бататами,В жаровню подброшу я дров.Вдруг песнь привлечет журавлиная —За птицей пошлю сыновей —С нее написал бы картину я,И птице в тепле веселей.И песня сложилась бы ладная;Мы чаши осушим не раз!..Как жаль! Оделен ли талантом я? —Ищу, не найду нужных фраз.В восторге до самозабвенияВеликий художник творит.Воспел старика вдохновенияИ чист стал душой, как нефрит.

На, действительно, голоса их были чисты, а песни плыли облаками и превращались в «Белые снега».[841] Юэнян, Юйлоу, Цзиньлянь и Пинъэр, завороженные тоже вышли к пирующим.

— Чудесно! Прекрасно! — восклицали они хором.

Цзиньлянь, оставаясь среди остальных женщин, так глазами и поедала сразу же очаровавших ее певцов. «Да, ребята и поют превосходно, и собой красавцы», — шепотом повторяла она.

Симэнь отпустил певцов отдыхать в восточный флигель и распорядился накормить Мяо Сю с Мяо Ши. Было велено также готовить Мяо Цину подарки и ответ с выражением особой благодарности.

Хотите знать, что было, приходите в другой раз.

Глава пятьдесят шестая

Копить! — у богача один завет,Пожизненная страсть и тяжкий бред.Но пал Дун Чжо[842] построенный дворец,Иссяк и клад Дэн Туна[843] наконец…Лишь Бао[844] с другом злато поделил,Пан-гуну[845] кладезь счастье возвестил.В конце пути нам верен будет тот,Кто заповеди древние блюдет.

Это восьмистишие говорит о том, что богатство и знатность не вечны. Пробьет час, и будь у тебя хоть горы золота и нефрита, все равно на тот свет явишься с пустыми руками.

Вот почему Симэнь Цин и был так справедлив и бескорыстен, помогал ближним в нужде и беде, чем снискал всеобщее восхищение и похвалу, однако, не об этом пойдет речь.

Симэнь оставил у себя певцов. К хозяину они относились с благоговейным почтением и немедленно откликались на всякий его зов. Вскоре Симэнь отправил с подарками и благодарственным письмом слуг Мяо Ши и Мяо Сю, наградив предварительно серебром. Слуги поблагодарили Симэня земными поклонами и пустились в путь домой. Некоторое время спустя певцы за ненадобностью были отправлены в подарок императорскому наставнику Цаю.

Да,