Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский

Борис по своим делам регулярно приезжал в его институт. Обычно разговоры у них бывали недолгими – как у людей, давно ведущих разный образ жизни и преследующих разные интересы, но давнее знакомство, тянущееся с романтических студенческих времен все же содействовало тому, чтобы интерес к встречам не прекращался, а откровенность в разговорах не сошла бы на нет. Однажды Борис не без гордости показал Михаилу, чем любит заниматься в свободное время. Это было действительно интересное занятие – Борис подыскивал в качестве приставок к наименованиям учреждений и именам людей или понятий такие слова, которые с неожиданной яркостью высвечивали главную характеристическую особенность тех слов, к которым эти приставки добавлялись. Из длинного списка созданных Борисом многоосновных слов Михаилу особенно запомнился термин «криминогенштаб», как нельзя лучше раскрывающий суть работы этого учреждения, постоянно готовящего планы ведения новых войн в зависимости «от существующих вызовов». Михаилу очень многое показалось метким и вполне подходящим для публикации в «Крокодиле» или «Литературной газете» на шестнадцатой полосе. Борис сказал, что предлагал туда свои опусы, но пока их не взяли. – «Зря! – искренно пожалел об этом Михаил. – Это многим бы очень понравилось. Но в любом случае не бросай, продолжай сочинять». Борис кивнул и подтвердил, что бросать не собирается. А затем вдруг спросил: «А ты пишешь?» Михаил вспомнил, что давал ему в свое время прочесть несколько своих первых рассказов. Видимо, Борис не поинтересовался этим раньше из деликатности, понимая, что раз Михаил не оставил занятий информационными технологиями, значит, писателем, как собирался, определенно не стал. Это заставило Михаила улыбнуться про себя, а затем и подумать – говорить или не говорить? Он ведь мало кому говорил о своих главных занятиях, а Борис, хоть и старый товарищ, никогда не был особенно близок по духу и интересам. Однако он ведь уже поделился с ним своими находками, да и Михаилу вдруг показалось ущербным для себя оставить Бориса во мнении, что он так и не добился в жизни того, о чем мечтал. В этот день Борис задержался у него часа на три вместо обычных десяти – пятнадцати минут. Михаил кратко описал, что сделал в литературной прозе, затем добавил, что несколько неожиданно для самого себя в последние годы в основном переключился на разработку философских проблем. – «В каком смысле?» – живо заинтересовался Борис. – «В самом прямом, – смеясь, ответил Михаил. – Помнишь, на практике в Запорожье ты однажды прочел вслух фразу из «Антидюринга» Энгельса: – «Любой начинающий немецкий студиозус предлагает миру не меньше, как свою собственную философскую систему». Может, цитирую я не совсем точно, но за смысл ручаюсь. Так вот, эта фраза, зачитанная именно тобой, странным образом вспоминалась мне много лет подряд, пока я не занялся этим делом серьезно. В оправдание своей дерзости могу сказать только, что я давно уже не студиозус, тем более не начинающий и уж вовсе не немецкий. А свою собственную философскую систему, претендующую на принципиальную полноту осознания движущих основ мироустройства, я все-таки породил» – «И как она выглядит? – недоверчиво спросил Борис. – Я хочу сказать, – поправился он. – Ты все сделал сам от начала и до конца, ничего не беря в основание от других?» – «Глупо было бы утверждать, что узнанное от других никак не повлияло на формирование моих убеждений – конечно некоторым образом повлияло, но вместе с тем никакой чужой готовой концепцией я не пользовался, поскольку ни одна меня не удовлетворяла с точки зрения объяснения причин того, что происходит и в нашем мире, на Земле, и во всей наблюдаемой с нее Вселенной. При всем моем скепсисе я пока не нашел повода сомневаться в правильности своих умозаключений и выводов».

По выражению лица внимательно слушавшего Бориса, Михаил понял, что тот поражен масштабами его претензий. – «Тебе странно слышать такое? – спросил он Бориса. – Удивляться, конечно, есть чему. Я ведь почти необразованный философ. И вот на́ тебе! – посягаю ни больше, ни меньше как на создание собственной системы. Читал я действительно мало, зато много думал сам, стараясь найти управляющий смысл в своих собственных наблюдениях, накопленных по ходу жизни. И, как полагаю, за неотступность моих поисков и раздумий, Бог дал мне кое-что понять и продвинуться дальше за пролом. – «А ты веришь в Бога?!» – поразился Борис. – «Да, и примерно с тех пор, как мы практиковались с тобой на «Запорожстали», только немного раньше». – «А почему?» Вопрос прозвучал как-то глупо, но за ним стояло многое – больше всего вбитое с детства атеистическое представление о природе и человеке, поэтому на него надо было ответить серьезно и по существу. – «Потому, Боря, что, не приняв идею существования Бога, я не мог понять ни того, в чем состоит смысл жизни, ни того, какие законы управляют ходом бытия». – «А, приняв, понял?» – «Понял», – подтвердил Михаил. – «Не знаю, – помедлив, сознался Борис. – Я прикидывал и так, и этак, но поверить не сумел.» – «Я тоже долго внутренне сопротивлялся этой идее, но перебрав все аргументы против нее, вынужден был признать, что материализм не объясняет главного.» – «Чего?» – «Что Вселенная построена рационально – и только поэтому мы можем открывать один за другим законы, предопределяющие появление тех или иных видов материи и характер их взаимодействий друг с другом. Видишь ли, я определенно отклонил, нет – отверг идею о такой самоорганизации материи, что она сама сделалась разумной. Никакая система, изначально лишенная собственного интеллекта, самостоятельно обзавестись им не может. Ты как инженер наверняка знаешь, что любая сколько-нибудь сложная система устойчиво функционирует только тогда, когда за ее работой установлен действенный авторский или эквивалентный ему эксплуатационный надзор. А у нас на глазах действует и развивается в Мироздании множество разных Вселенных, то есть систем непредставимо большей сложности, чем все то, что можем задумать и создать мы, обладатели такого интеллекта, которого пока не находим ни в ком, кроме себя. Какое после этого у нас может быть право предполагать, что материя способна сама породить разум?» – «Миша, – возразил Борис, – я все равно не могу принять другого объяснения, не исходящего из материалистических представлений. Где этот вселенский разум? Как он себя проявляет? Наука ничего об этом не говорит, а только она и может дать объяснение тому, что происходит на свете.» – «В том-то и дело, что не говорит и говорить не может, – заметил Михаил. – И тебе человеческий разум по-прежнему кажется вершиной творения, достигнутого путем саморазвития материи?» – «Да, я так и считаю. Мои кумиры – такие люди, как Эйнштейн, как Мигдал, например.» – «Ну, я бы на твоем месте поостерегся бы ставить рядом этих людей.» – «Почему?» – «Больно разные. Я в курсе того, что говорил Мигдал относительно таких людей, как Эйнштейн или, например, Вадим Кротов. Если бы Эйнштейн попал бы не на Макса Планка, а на Мигдала, то получил бы такого пинка, что отлетел бы от науки дальше, чем на пушечный выстрел.» – «С чего ты взял?» – «Он априори отказывает таким людям в праве выступать с идеями такого плана, поскольку они не получали соответствующего образования от корифеев – например, таких, как он.» – «Не знаю.» – пытался возражать Борис. – «А я его мнение знаю. Сам слышал, что он на этот счет говорил. Это не плод моих домыслов. Ну, ладно. Не в Мигдале дело. Он крупный ученый и ощущает, что топчется рядом с великим открытием, а сделать его не может. И таких много. С какой же стати им открывать дорогу Эйнштейнам и Кротовым? А ты, кстати, думал, что своими открытиями доказывают настоящие пионеры науки?» – «Как что?» – не понял Борис. – «В первую очередь то, что Вселенная и природа устроены разумно – причем более сложно и разумно, чем представлялось раньше – скажем, как великому Ньютону до великого Эйнштейна. А Эйнштейн был, между прочим, всего лишь служащим патентного ведомства, как ты или я, скорей всего даже более скромным по своему положению, чем мы. И раз он не работал в физическом институте под руководством признанного крупного авторитетного физика, то ему, по Мигдалу, не положено возникать со своими теориями относительности, ни специальной, ни общей, и беспокоить достойных людей, подразумевается – людей, достойных делать главные открытия, которых они, тем не менее, почему-то не совершают, а только ждут от себя, обязательно от себя, не от других. Этого ты не замечаешь? Такова теперь открыто объявленная научная этика. Чего ж тут удивляться, что на публикацию Вадима никакой реакции нет? Если это глупость, отчего ее не опровергают, не выявляют ошибок, если ее считают ошибочной или пустой. Если это – прорывное открытие, отчего же никто не приветствует его? Надеюсь, судьба главного труда жизни твоего друга и моего приятеля тебе не безразлична, а она пока все еще в руках завистников, контролирующих ситуацию в науке и ее развитие». – «Не знаю, – сознался Борис под пристальным взглядом Михаила. – Но ведь мы начали не с этого. Как можно в процессе познания отправляться и от науки, и от религии, обращаться с вопросами об устройстве мира одновременно к авторитетным ученым и попам? Не понимаю!» – «Должен